Нодар Думбадзе - Я вижу солнце

– Мчади не только для тебя! Уйди, говорю!

Я пересел. И опять потянулись невыносимые минуты. Чаша терпения переполнилась. Не устояв перед соблазном, тетя сама приподняла жесть.

– Рано еще, тетя! – сказал я.

– Слава богу, готово! – проговорила тетя и вынула из кеци полусырой мчади.

Я приволок низкий столик. Тетя сбросила на столик дымящийся мчади, достала из банки последнюю головку сыра. Я принес бутылку вина, солонку с солью, несколько головок лука-порея и сел. Тетя разломила мчади пополам, потом одну половинку еще на две части.

– Ну ешь, бездельник!

Я схватил свою порцию мчади и уже впился было в него зубами, как во дворе раздался чей-то робкий кашель.

Я и тетя обернулись к распахнутой двери.

Во дворе стоял и искательно улыбался худой, гладковыбритый, голубоглазый немец в зеленом вылинявшем форменном кителе и огромных чувяках.

– Немец, плен! – произнес он на ломаном русском языке.

Я вспомнил: ребята говорили, что в район на стройку пригнали двести немецких военнопленных. Люди со всех окрестных сел толпами валили поглядеть на диковинку – живых немцев. Для меня же это был первый «настоящий» немец, увиденный в жизни. Почему-то я встал. Встала и тетя.

– Гутен морген! – сказал немец и вежливо поклонился.

– Это военнопленный! – сказала тетя и невольно поправила волосы.

– Гутен морген! – повторил немец и еще раз поклонился.

– Гутен морген! – ответил я.

– Что ему нужно, Сосойя? – спросила растерявшаяся тетя.

– Не знаю. Пока что он только желает нам доброго утра… Чего тебе, фриц? – помахал я рукой.

– Гитлер капут! – выпалил немец, сложил правую ладонь наподобие револьвера и приставил к виску указательный палец.

– Это нам известно, газеты читаем. Ты скажи, что тебе нужно?

– Не понимай! – немец пожал плечами.

– Что нужно? – спросил теперь я по-русски.

– Иоганн… Их бин Иоганн! – Немец несколько раз ткнул рукой себя в грудь.

– Чего он привязался? – повернулся я к тете.

– А я почем знаю… – развела она руками.

– Хенде хох! – вспомнил я уроки военного дела. Немец испуганно взглянул на меня и поднял руки.

– Гитлер капут! – добавил я.

– Гитлер капут! – тотчас же подтвердил он, не опуская рук. Я не знал, как по-немецки звучит команда «отставить», поэтому подошел к немцу и почти насильно заставил его опустить руки вниз.

– Что ты хочешь, что? – повторил я вопрос.

– Хлеб… – произнес тихо немец.

– А-а, хлеб? Белый или черный?

– Не понимай…

– С маслом или с сыром?

– Хлеб… Бутер…

– Ага, бутерброд, значит?

– О, бутерброд! – обрадовался немец.

– Подвело животы, сволочи? Иди к своему Гитлеру, пусть он угостит тебя!

– Гитлер капут! – сказал немец безнадежно.

– Неужели?! Вот огорчил меня! – покачал я головой. Немец почувствовал иронию в моих словах и теперь обратился к тете:

– Хлеб, фрау, хлеб…

Губы у немца задрожали. Я проследовал за его взглядом и увидел, что он устремлен к нашему накрытому столику.

– С ума он сошел! Еще чего не хватало! Хлеба ему подавай! – сказал я тете. Она стояла побледневшая и молчала. Вдруг тетя повернулась, бросилась на кухню, схватила свой кусок мчади и подала его немцу.

– О, данке шён, фрау, данке зеер! – Немец дрожащими руками принял мчади и стал за обе щеки уплетать его.

С минуту тетя смотрела на жадно евшего немца, потом снова вернулась на кухню, вынесла весь оставшийся мчади и отдала ему.

– Тетя, ты с ума сошла?! – схватил я ее за руки.

– Отстань, Сосойя! – Тетя отстранила меня и опять побежала на кухню. Немец с недоумением смотрел на нас.

– На, немец, на! На тебе сыр, на тебе вино! Бери! – Тетя сунула в руку немцу весь наш обед и вдруг расхохоталась.

– Тетя! – испугался я.

– Молчи, Сосойя, молчи! Пусть берет все! Пусть! Что еще тебе, немец? Скажи, что еще дать тебе? – выговаривала тетя сквозь смех.

– Папирос, фрау… – расцвел немец.

– Дай ему табак, Сосойя!

– Нет у меня табака!

– Есть! Полный карман!

– Нету! – заупрямился я.

– Отдай сейчас же! – Тетя засунула руку в мой карман и протянула немцу полную пригоршню табака. – На, бери! Бери!

Руки у немца были заняты, поэтому тетя сама насыпала ему в карман мой табак, потом легонько подтолкнула его и сказала с улыбкой:

– Иди теперь, немец, иди!

– О, фрау, данке зеер, данке шён!

– Иди, иди, немец!

Я смотрел, вытаращив глаза, на смеявшуюся тетю и не мог понять, что с ней происходит.

– Данке, фрау! – еще раз поблагодарил немец и стал пятиться к калитке.