Исабель Альенде - Дом духов

Для Педро, однако, часы тянулись так же медленно, как если бы он был в заключении. Он проводил день в четырех стенах, запертый на ключ, с опущенными занавесями на окнах. Дневной свет не проникал в комнату, он угадывал его по едва уловимой перемене в щелях жалюзи. По ночам он открывал окно настежь, чтобы глотнуть свежего воздуха и проветрить комнату, где вынужден был держать закрытое ведро для своих нужд. Он проводил время, читая книги Хайме, которые Бланка тайком приносила ему, прислушивался к уличному шуму, к шепоту спрятанного радиоприемника, включенного на минимальную громкость. Бланка достала ему гитару, а под струны положила шерстяную тряпку, чтобы никто не услышал, как он сочиняет новые песни о вдовах, о сиротах, о заключенных и пропавших без вести. Педро строго следовал составленному им режиму, чтобы заполнить день, делал гимнастику, читал, учил английский язык, спал во время сиесты, писал музыку и снова занимался гимнастикой, но при всем этом свободного времени оставалось бесконечно много, пока, наконец, он не слышал поворот ключа в дверях и не встречал Бланку, которая приносила ему газеты, еду, воду, чтобы умыться. С отчаянием они отдавались друг другу, изобретая новые, не испытанные прежде способы любви. Страх и страсть словно в фантастических полетах уносили их к звездам. Бланка уже давно примирилась со своим целомудрием, зрелостью и мелкими недомоганиями, но внезапный любовный порыв вернул ей молодость. У нее изменился цвет лица и тембр голоса, более плавной стала походка. Она будто сияла изнутри и ходила как во сне, никогда еще не казавшись такой красивой. Даже ее отец заметил перемену и приписал ее изобилию на прилавках. «С тех пор как Бланка перестала стоять в очередях, она словно ожила», — говорил сенатор Труэба. Альба тоже это отметила. Она наблюдала за своей матерью. Ее вечно отсутствующий взгляд показался Альбе подозрительным, так же как и новая затея уносить еду в свою комнату. Уже давно она хотела во всем разобраться, но усталость, связанная с ее дневными занятиями, побеждала, а когда наступала бессонница, ей становилось страшно идти по пустым комнатам, где порою перешептывались духи.

Педро Терсеро похудел и утратил благодушие и мягкость, которые так были характерны для него до сих пор. Он скучал, проклинал свое добровольное заключение и рычал от нетерпения в ожидании известий от друзей. Только присутствие Бланки его утешало. Когда она входила в комнату, он бросался к ней, обнимая как безумный, чтобы успокоить душевные терзания и тоску бесконечных недель. Его стала преследовать мысль о том, что он предатель и трус, что он не разделил судьбу многих других и что честнее было бы сдаться и стать лицом к лицу со своей судьбой. Бланка старалась разубедить его, приводя самые серьезные доводы, но, казалось, он не слушает ее. Она пыталась удержать его силой вернувшейся любви, она кормила его чуть ли не из ложечки, мыла и терла влажной губкой, пудрила, как младенца, подстригала волосы, брила, стригла ногти и в конце концов стала подкладывать ему в еду успокаивающие таблетки, а в воду — снотворные. Сон валил его с ног, но был таким мучительным, что утром он просыпался с неприятным ощущением сухости во рту и еще более печальным сердцем. Спустя несколько месяцев Бланка поняла, что не сможет бесконечно удерживать его словно пленника, и оставила планы смирить его дух, превратив в постоянного любовника. Она видела, что он заживо умирает, потому что свобода для него была важнее любви, и что никакие чудодейственные пилюли не способны заставить его изменить свои взгляды и пристрастия.

— Помогите мне, папа! — умоляла Бланка сенатора Труэбу. — Он должен покинуть страну.

Старик, будто окаменевший от того, что стал таким старым и слабым, не нашел в себе ни ненависти, ни злости. Он подумал об этом крестьянине, полжизни любившем его дочь, и не мог отыскать никакой причины, чтобы презирать его упорство, его бороду социалиста, его пончо и его проклятых кур, которых преследовали лисы.

— Черт побери! Мы должны найти для него приют, иначе, если его найдут в этом доме, нас всех перевешают, — сказал он единственное, что пришло ему в голову.

Бланка бросилась отцу на шею и расцеловала, плача, словно девочка, впервые с далеких времен детства уступив внезапному порыву нежности.

— Я могу устроить побег в какое-нибудь посольство, — сказала Альба. — Но мы должны дождаться подходящего момента, и Педро должен будет перелезть через стену.