Николай Садкович: Повесть о ясном Стахоре

– Ну-тка, попробуем, кто кого на спинку положит?

И, бывало, только о том Стахор подумает, – тут как тут Огурец. Хвать его за ухо и оттянет от ограды.

– Не суй рыло, пока не прищемило! – зашипит пономарь, дыша в лицо хлопцу пивным перегаром и чесноком… – Коли не вышел родом, стой за огородом. Учил бы лучше молитвы!

А зачем было Стахору молитвы учить, когда и так от них тесно в городе. Как почнут с утра в воскресенье бога молить все полтораста церквей, три собора да двенадцать монастырей, так от звону в ушах дня на три будто паклей заложено, и по всем улицам, вплоть до самого выгона, ладаном и воском пахнет – не продохнуть.

Одна утеха – Волга-река.

Случалось, что и от реки его прогоняли, когда бояре купаться ходили или царевичу устраивали катание на плоту.

И все же довелось Стахору с царевичем поиграть.

Незадолго перед своим страшным днем затеял Дмитрий «собрать боярскую думу». Надел на сверстников бумажные горлатные шапки, прицепил им пеньковые бороды и раздал деревянные сабельки. Всех назвал знатными именами: были тут и Романовы, и Шуйские, и Бельские.

– А кто ж наибольший боярин, Годунов? – смеясь, спросила кормилица.

Дмитрий поморщился. Быстрым оком окинул товарищей. Годуновым быть некому. Тут приставленный для присмотра за царевичем дьяк Михаил Битяговский заметил присевшего за оградой Стахора, указал на него.

– Энтот вроде бы подошел… худородный.

Царевич обрадовался:

– Худородный и есть. Эй! Поди-ка сюда!

Стахору надо бы бежать, но, как на грех, опять Огурец тут как тут. Взял за плечо и ласково так в воротца втолкнул.

– Иди, сынок, потешь царевича.

Нарядили Стахора. И откуда взялось такое? Получился из худородного хлопца будто в самом деле наибольший боярин. На голову выше других, крепче телом, а в осанке так важен, что даже вечно злой и сварливый дьяк Битяговский пробурчал с одобрением:

– Ишь ты, горазд до чего…

Пономарь сбегал за Саввой. Шутка ли, сын с царевичем в одну игру играть позван. Не то радость, не то тревога защемила батькино сердце, когда увидел он Стахора за дворцовой оградой.

– Винись, бояре, кто измену задумал! – крикнул сын Грозного, подняв деревянную сабельку.

Мальчик, названный Шуйским, упал на колени.

– Так тебе будет! – приговорил Дмитрий, сбивая с него бумажную шапку.

Хохотала кормилица. Невесело улыбнулся Михаил Битяговский. Забава живо напомнила дьяку не столь далекое прошлое. Видно, вновь на Руси будет крепкий царь.

Словно угадав его мысль, Огурец тихо шепнул Савве:

– Иванова кровь…

Савва не отвечал. Он следил за своим сыном. В эту минуту, подойдя к Стахору, Дмитрий потребовал:

– Ты винись пуще всех!

– Што так? – не согласился Стахор и выхватил из-за пояса сабельку. – Давай побранимся. Еще кто кого!

Дмитрий топнул ногой.

– Винись, холоп!

Он замахнулся на Стахора, но не успел ударить.

Стахор прыгнул в сторону и быстрым, коротким движением выбил сабельку из руки Дмитрия.

Кормилица всплеснула руками. Крикнула Битяговскому:

– Михаил! Гляди на него, боже мой! Что деется…

Битяговский бросился к детям.

Стахор, продолжая игру, стоял нахохленный, готовый отразить новый удар. Но Дмитрий не нападал. Он смотрел на дерзкого хлопца, широко раскрыв удивленные, злые глаза. Лицо его сжалось в гримасу. Вдруг не стало хватать воздуха, царевич задышал мелко и часто.

Это длилось недолго. Стахор не успел понять, отчего таким гневом исказилось лицо Иванова сына, как крепкий подзатыльник поверг хлопца на землю.

– Винись, скотина, тебе говорят!

Одной рукой Битяговский прижимал Стахора к земле, другой подавал Дмитрию сабельку.

– Казни его, царевич, я подержу!

Дмитрий протянул вперед худые руки и затряс ими. Все его тело начала сводить судорога, глаза закатились, как у мертвеца, он качнулся на прямых ногах и упал на руки подбежавших мамок. Битяговский отпустил Стахора.

Пораженный и напуганный, хлопец не поднимался с земли, глядя, как мамки уносили бьющегося в припадке падучей царевича.

– Стах! – негромко позвал из-за ограды Савва.

Стахор оглянулся. Отец махал рукой, торопил, а пономарь пятился от него, мелко крестясь и не то скуля от страха, не то хихикая, будто чему-то радуясь.

– Живо, Стах! – снова позвал отец.

Бросив сабельку и сорвав с себя пеньковую бороду, Стахор в два прыжка выскочил за ограду.

Вечер провел Савва в тревоге. Боялся, не пройдет даром Стахорова прыть. А Стахору было жалко царевича. Эк его, бедного, затрясло.