Николай Садкович: Повесть о ясном Стахоре

И, как бывает всегда, когда человек долго смотрит на солнце, а потом закрывает глаза, – под тяжелыми веками поплыли разноцветные струи. Северин подумал:

«Это мелькает свет моего последнего дня.

Не рано ли умираю? Что будут делать те, кто пришел за мной к этому смертному часу? Добьются ли воли? Добьются! Богата земля наша славными лыцарями, и одному уйти не опасно.

Всю жизнь мира хотел, а в крови по колена. Нельзя было иначе. Не выпросишь лаской у пана ни воли, ни правды.

Сколько же набрехали вокруг дел наших и сколько набрешут еще?

Небось, и креста святого никто не поставит над нами… Всяко бывает…»

Но было ли так: стоит человек перед братами, сильный, чистый душой. Кровь еще наполняет его отвердевшее сердце, и грудь поднимается ровным дыханием. Рука могла бы крепко держать казацкую саблю, и не ослабел еще голос, гремевший из края в край бранного поля, а уже склонились над ним боевые хоругви и читает монах Иннокентий отходный псалом.

Никто не подумал, никто не посмел сказать, что нет еще у него права оглянуться в последний раз и спросить на грани жизни и смерти:

– Так ли жил я, браты, как хотели вы того от меня? Добро ли?

«– Добро! – ответил за нас летописец, – красиво и праведно жил рыцарь славный! В великую бурю познали люди тебя. Яко кормчий на мори, ты не во время тишины и угодного ветра, но часу бурливости морских и противных ветров, себя не жалея, сущих с тобой в корабли спасаешь, уместность свою показуешь, токождь не во время мира и домовых часов, но во время рати ты войн познался и сталость свою явил. Никто того не забудет! Мне ли, грешному старцу, забыть або не описать людям, что будет потом к нам? Уховай, боже!

Многие бо еще в подвиге хвалы сея, ты уже отчасти в наслаждении. А что паны имя честное опоганят, так то в потомках отзовется иначе…»

Иначе отозвалось в потомках, чем того хотели паны.

Была придумана и кем-то однажды записана лживая сказка о том, как погибли Наливайко и Савула. В сказке той были оболганы не только имена атаманов, но и совесть всей казацкой громады. Так было рассказано, будто под Лубнами, в последнем бою с польской шляхтой, Наливайко и Савула хотели бежать, бросив своих казаков и их семьи. Схватили их воины и всей радой постановили выдать Жолкевскому как разбойников, обманом приведших людей к бунту против короны. Стала эта сказка «первоисточником», жила долгие годы, и редко кто осмеливался распутать ее ловко сплетенный узор.

Одни, почестнее, убоявшись невыгодной властителям правды, описывали только то, что было видно снаружи, с польской стороны огорожи казацкого табора. Другие, ленивые, повторяли за ними эту полуправду, не трудясь заглянуть в глубь события.

А правду нельзя разделить пополам. Она нераздельна, как совесть. Она живет целиком в народе, в его трогательно-печальных легендах о защите последнего табора Наливайко. В песнях, распеваемых сотни лет простыми певцами. Нет, не опоганили совесть свою казаки предательством атаманов. Были Наливайко с Савулой связаны, были из табора выведены и отданы шляхте, да только преданы не были.

Вот как это было.

Когда стали иссякать казацкие силы и зашатались кой у кого от страха и голода обмелевшие души, нашлось несколько человек, потребовавших выдачи старшин ради своего спасения. Громкий голос в толпе – заразителен. Стал назревать раскол, который был бы подобен самоубийству.

Кучка реестровых и среди них подосланные шляхтой еще во времена Лободы попытались схватить Наливайко. Их отбили, связали и хотели казнить, но Наливайко удержал казаков от справедливого гнева.

Этот шум и короткую перестрелку слышали передовые жолнеры и рассказали о них писцам коронного войска. Те отметили в своих хрониках это событие как начало конца осады.

Но осада табора длилась еще целые сутки.

Видя, что под тяжестью ежечасных потерь и всеобщего изнурения табор не мог больше служить надежной крепостью, Северин призвал Савулу, полковника Кремпского и своих старых сотников. Все согласились на том, что надежды на спасение нет.

Тогда Северин предложил: заняв шляхту выдачей атаманов, чего она больше всего добивалась, пожертвовав несколькими головами, отвлечь жолнеров, а новому гетману Кремпскому пойти с оставшимися людьми на прорыв по другую сторону табора. Кому даст бог – уйдут целыми.

В тот же час в шатре у польного гетмана пана Жолкевского принималось другое решение.

Регментарии коронного войска доносили, что полки их становятся ненадежными. Долгая осада и мужество схизматов поколебали веру наемных солдат в легкую победу и добрую поживу. Обманутые обещаниями наемники могут покинуть бранное поле, как они это делали уже не раз.