Эндре Мурани-Ковач - Флорентийский волшебник

Тосканелли не отличался общительностью и встретил посетителя настороженно, однако взгляд его вспыхнул, как только Леонардо, после краткого объяснения, протянул ему камень.

Язык Тосканелли тут же развязался, и он стал рассказывать своему новому знакомому о поглощенных морскими волнами мирах, о море, некогда затопившем тосканскую землю.

После рассказов, уводивших Леонардо в безграничные дали, он поместил камень в шкаф, где хранил свою коллекцию пород. Но, услыхав толковые вопросы гостя, вместо того, чтобы закрыть шкаф, стал выбирать оттуда камни различных цветов, веса и происхождения и класть их по очереди ему на ладонь.

Всего, что узнал от ученого Леонардо, ему было мало и он обрадовался, когда Тосканелли предложил ему зайти и в другой раз. Леонардо неоднократно пользовался затем его приглашением.

Как-то Тосканелли разостлал на огромном столе карту мира, вычерченную им самим от руки. Постукивая по столу кулаком, доктор говорил: если бы смельчаки отправились в плавание по испанскому океану, то, держа курс все время на запад, достигли бы Индии.

Увлеченный рассказом доктора о чужих землях, неведомых племенах, устрашающих обычаях, Леонардо засыпал Тосканелли вопросами, жадно впитывая каждое его слово.

– А когда вы были там? – спросил Леонардо.

Тосканелли нервно ерошил свои седеющие, но непокорно падающие на лоб кудри.

– Я еще никогда не покидал Флоренции.

– Выходит, все это только сказки?

– Сказки? Эх, дитя ты, дитя! Это – правда. Чистая правда. Пускай я пи разу в жизни не бывал за стенами Флоренции, но разве ты не знаешь, что Флоренция – центр мира? Что сюда прибывают люди с разных концов света? А раз уж они тут, то рано или поздно меня разыщут, ибо ни у кого больше нет такой точной карты, по которой каждое мыслящее существо сможет ориентироваться, как в своей квартире. Вот приходят и рассказывают. Не один путешественник побывал у меня. Были персы и индусы, турки и англичане. Говорил я с моряком-португальцем и купцом из Московии. Порой приходилось изъясняться только знаками. Один посетитель – бродячий арабский ученый – целую неделю пробыл у меня, и, должен сказать, мы отлично друг друга разумели. Посмотри: это платок того аравитянина, а вон там – китайский ларчик, а это горшок, в котором цветет роза, – венгерский, да, да, хочешь верь, хочешь нет.

Морское дно и венгерский цветочный горшок, африканский ветер и окаменевшая много тысячелетий назад рыба витали в речи доктора, откладываясь в голове Леонардо сначала сумбурно, потом приобретая все более стройную систему. Много чего узнал Леонардо в стенах маленького флорентийского домика о мире, о давно минувших временах, о силе природы – и все это так, между прочим, за разглядыванием кусочков камней или скелетов животных.

Иногда Леонардо уходил глубоко взволнованный, но неизменно с ощущением, что он еще ближе подобрался к тому, главному, называемому мессером Паоло смыслом жизни. Когда же Леонардо, не довольствуясь услышанным, хотел сразу вникнуть в «смысл жизни» доктор говорил:

– Смысл жизни – это все! – И, закрыв глаза, он простирал руки.

На этот раз Леонардо пришел в дом доктора потрясенный, полный возмущения. Служанка пропустила его в кабинет. Здесь он застал Тосканелли, склонившегося над раскрытой книгой. Явившийся в день праздника молодой человек, боясь, что он потревожил, оторвал ученого от важных дел, робко приветствовал его.

Тосканелли поднял голову от книги.

– Что это, Нардо, разве ты не пошел на гуляние?

– Я оттуда, – сказал Леонардо и тотчас умолк.

Перед заваленным приборами и книгами столом доктора все, взволновавшее Леонардо перед тем, вдруг показалось таким ничтожным. К чему говорить тут о Сальвиати, о своем отвращении к нему, о событиях той страшной ночи в Лукке? И как объяснить, что заставило его покинуть празднество, отчего звуки флейт и свирелей терзали его слух, в то время, как он очень любит музыку?

Но доктор, как бы уловив последние обрывки его мыслей, поднял глаза.

– Я люблю музыку. В прошлый раз ты сказал мне, что играешь на лютне. Я устал. Возьми вон там инструмент. Сыграй мне что-нибудь.

Леонардо потянулся за лютней. Осторожно перебрал лады. Инструмент оказался в порядке, можно было его не настраивать.

Леонардо взял легкие аккорды. Нежные звуки разнеслись по дому. Сердце игравшего сразу же обласкала умиротворенность. И сладость какой-то неведомой или давно минувшей боля. Нет, эти чувства ни к чему.