Эндре Мурани-Ковач - Флорентийский волшебник

Эта улыбка, улыбка молодой цыганки, задела Леонардо за живое. Она напомнила ему умершую женщину, которую он привык называть матерью. Лишь после смерти синьоры Альбиеры он узнал, что жена сэра Пьеро в действительности была ему мачехой. Дядя Франческо, не зная, чем облегчить горе мальчика, раскрыл ему истину. Он хотел утешить племянника. Вот так утешение! Каждый раз, когда Леонардо вспоминает о тяжкой утрате, сердце у него сжимается. Тогда же вечером дядя Франческо рассказал ему, что синьора Альбиера, которую Леонардо считал своей матерью, растила его только с годовалого возраста и что у него, сына нотариуса сэра Пьеро, мать простая крестьянка Катарина. Леонардо убежал тогда из дома на хутор, где жила семья его матери» семья Аккатабригги. На кухне небольшого домика он увидел высокую светловолосую женщину, с бледным, преждевременно увядшим лицом.

«Мама!» – проговорил он, смущенно разглядывая чумазых малышей, как вспугнутые цыплята окруживших мать при появлении нежданного посетителя.

«Нардо! – еле слышно произнесла женщина, и глаза ее блеснули радостью. Она протянула руки к своему старшему красавцу-сыну, которого она могла видеть лишь издали. Но руки ее тотчас бессильно опустились. – Нельзя», – пробормотала она, и губы ее скривила горестная улыбка.

«А, синьор пожаловал?» – Аккатабригга, пошатываясь, с угрюмым лицом вошел в кухню. Напрасны были слова, беспомощный лепет Катарины. Ожесточенный, седеющий крестьянин одно твердил морщинистыми губами:

«У нас с сэром Антонио был уговор. Мы этого, – он указал на Леонардо, – не знаем, и знать не хотим. Пускай убирается восвояси».

Катарина покорно кивнула и так стояла с опущенной головой.

После такого позора возмущенный Леонардо ушел с хутора. Несколько раз после этого случая он пробирался к матери, но запуганная Катарина поспешно отсылала его прочь. Даже ни разу не поцеловала. Нет, не могла быть эта женщина его матерью. Это просто обман, какое-то недоразумение. Он представлял себе синьору Альбиеру, любящую и нежную, вспоминал едва касавшуюся ее губ не то грустную, не то радостную улыбку.

И та же прекрасная, настолько знакомая улыбка теперь заиграла на лице этой цыганки. Она протягивала к нему руку.

Леонардо поднялся и положил на ладонь женщины несколько винных ягод. Но цыганка затрясла головой:

– Не! Хлеба!

Произношение выдавало в ней чужестранку. Леонардо рассмешил акцент женщины. Забавной показалась и та простота, с которой она просила. Он, смеясь, разломил булку. Упавшую при этом крошку женщина подобрала и быстро сунула в рот ребенку. (Сама она была, видно, очень голодна, ее белые зубы жадно впились в краюху.)

Но вот цыганка подмигнула – это озорство уж отнюдь не было свойственно матери – Альбиере! – и пристроилась.

– Чипрано, нет! Нет! – жалобно выкрикивала женщина. Но цыган не обращал на нее внимания. Он словно прирос к спине лошади. Высоко подняв левую руку с остатком хлеба, женщина продолжала просить: – Чипрано, нет! Чипрано, не надо!

Но цыган самодовольно хохотал, объезжая пегую.

– Неттуно! – закричал Леонардо и бросился за лошадью, – Неттуно, скинь его!

Пегая насторожилась, задвигала ушами и, оглянувшись назад, посмотрела на бегущего к ней хозяина.

– Неттуно, сбрось его! Сбрось! – повторял Леонардо, и вдруг лошадь вздыбилась.

Началась борьба между ней и седоком и между грабителем и жертвой. Цыган пустил в ход колени, пятки, кулаки, всю свою силу, юный путник – только голос. И последний победил. Победил и Неттуно, Кружась, взвиваясь на дыбы, лягаясь, замысловато подбрасывая корпус, он, наконец, скинул цыгана. Вылетев из седла, тот шлепнулся о ствол дерева.

– Ой-ой-ой, убили! – завопил он.

Лежа на корнях дерева, он стонал и ощупывал спину. Если бы даже у него были перебиты кости, го и тогда Леонардо не смог бы пожалеть этого разбойника. Он отвернулся от него, признательно похлопывая Неттуно по напряженной шее, поглаживая его по разгоряченной морде.

Женщина теперь с плачем бросилась к цыгану, который истошно визжал:

– Убили, убили! – Голос его срывался от боли, ярости и стыда. Казалось, это кричит не молодой бородатый мужчина, а немощная, в бессильном горе рвущая на себе волосы старуха.

– Убью! – Это прозвучало теперь угрожающе, и Леонардо повернулся к цыгану.

Тот уже поднялся на ноги. Лук у него сломался. Зато в руке он сжимал топор.

Молодая женщина, побледнев, схватила его за руку, державшую топор. Леонардо вынул кинжал и стал медленно наступать на цыгана.