Пётр Федоренко - Лепта

Он еще раньше заказал небольшой холст, и прежде чем начать какую-либо фигуру на большом полотне, писал ее на малом, согласовывая пропорции, детали фигур, аксессуары.

Да это пустяк: на малом ли, на большом ли холсте выписать фигуру, когда она решена, но в том-то и беда, что решить не просто.

Забежал как-то Кваснин, удивился:

— Шесть опытов головы одного пророка? Какая из них лучше? Да не все ли равно?

После него Иордан был. Остановился перед холстом, руки к небу воздел:

— Александр Андреевич, вы в уме ли? Ну удивили, ну, не ожидал! Да разве этакую махину в два года кончить? Бруни пятнадцать лет своего «Медного змия» работает… Ведь с голоду помрете!

Вот это-то и главное было. Срок, отпущенный Обществом на новую картину, почти истек. Деньги пенсионные ушли на студию и натурщиков. Как и что будет дальше, Александр не представлял. Теплилась зыбкая надежда, что не оставят же его на полдороге, помогут, но кто, как? Голова кругом шла от этих мыслей.

Иордан и Кваснин разнесли слух о картине Александра. Скоро потянулись к нему художники. Пришел Камуччини. Он с иронической усмешкой осмотрел эскизы, холст, сказал:

— На этот раз не ошибусь. Художник-варвар никогда не поднимется до высот искусства Италии.

Александр теперь уже хорошо научился итальянскому, он понял иронию — и не обиделся. Поддакнул даже, выпроваживая маститого старика, чтобы не мешал работать:

— Вы правы, маэстро Камуччини. Художник-варвар никогда не станет итальянцем…

Кроме художников, Кваснин приводил к нему толпы скучающих русских вояжеров, представляя этих богатых путешественников цветом России. Они ужасно утомляли, тяготили Александра. Но избавиться от них не было возможности. Александр становился римской достопримечательностью.

Но вот нагрянул в студию полковник Киль: усы вразлет, щеки алы от гнева, подбородок вперед — раскричался:

— Как вы смеете допустить такой беспорядок? Мало ли что?

Он сам принялся расталкивать по углам исчерченные картоны, которые валялись на полу, задергивать занавеску, прикрывая кушетку, на которой Александр спал, когда оставался в студии на ночь.

— Чтобы через час снять борода, чтобы мундир, белый жилет. Мало ли что! Наследник-цесаревич в Риме. В конце дня будет к вам!

Александра пот прошиб. «Вот беда! Неужели? Зачем?» — едва успел он подумать и помчался на квартиру сбрить бороду и переодеться.

Что делать? Росла борода — горя не знала, этакий густой оклад был. И вот — нет ничего. Александр опомнился, когда увидел в зеркале лицо своего батюшки с ямочкой на подбородке, только был батюшка его еще очень молодым.

— А ведь это я! — удивился Александр.

У студии Киль ждал его с нетерпением. Едва Александр вошел, послышался стук карет. Киль, мелькнув фалдами фрака, бросился к двери. И тотчас наполнилась студия толпой разряженных вельмож с бакенбардами и усами, в лентах и звездах, в лакированных сапогах и белых рейтузах, с лорнетами у глаз, с любезными улыбками на устах. Казалось, конца им не будет.

Александр быстро и боязливо оглядывал их, пытаясь понять, кто тут государь-наследник Александр Николаевич. Он узнал в свите поэта Жуковского, который был наставником цесаревича, а потом уж рядом с Жуковским увидел и самого цесаревича.

Александр тотчас вспомнил, что видел наследника, когда государь приезжал в Академию. Тогда цесаревич был живой подвижный мальчик. Сейчас он — белокурый юноша со смягченными чертами лица Николая Первого — важно и устало шел в окружении свиты. Он вяло посмотрел на холст.

Александру неловко стало. Он не готов был встречать такого гостя. На подмалеванном холсте с намеченным контуром и едва оттушеванными фигурами Иоанна Крестителя, его учеников и толпы непосвященному еще ничего нельзя понять. Как жалко, что рано привели к нему наследника-цесаревича. Ведь надо, чтобы он понял картину…

Александр не знал, что наследник-цесаревич, впервые путешествующий по Европе, был утомлен впечатлениями и уже ничего не воспринимал, ему было все равно, куда его вели, что показывали. Василий Андреевич Жуковский сказал добрые слова о работе:

— Ваше высочество, вот пример того, как можно полезно для отечественного искусства трудиться в Риме.

Наследник быстро кивнул — он был согласен — и что-то сказал Жуковскому. Жуковский выслушал его с достоинством, обернулся к художнику, улыбаясь:

— Господин Иванов, государь-цесаревич оставляет вашу картину за собой…

Александр от неожиданности подался вперед: