Булат Жандарбеков - Томирис

Томирис ласково положила руку на плечо старика, тот вздрогнул, начал шарить руками вокруг себя. Мальчик поспешно подал ему какие-то предметы. Марду они показались двумя луками причудливой формы. "Неужели слепец будет потешать обожравшихся гостей стрельбой?"— подумал изумленный Мард, но, внимательнее приглядевшись, понял, что это музыкальные инструменты.

Старик приладил их и начал водить тетивой о тетиву. Раздались скрипучие, пронзительные звуки. Все обратились во внимание. Старик откашлялся, продолжая играть. Затем прервал игру, широко раскрыл рот с одиноко торчащим желтоватым зубом и исторг из себя такой вопль, что Мард вздрогнул. Он никак не ожидал от тщедушного старика столь мощного голоса. Певец тянул долго, вибрируя голосом. Массагеты одобрительно пошумели и вновь затихли, внимая старику.

Певец внезапно умолк. Полилась мелодия. Заунывная сменялась бурной, плавная — отрывистой, мелодичная — пронзительной. Что-то чарующее и тревожное было в этой музыке, и Мард заслушался. Он любил и понимал искусство. Сам часто выступал, и с успехом, на придворных торжествах и как поэт со своими стихами о древних сказаниях, и как музыкант. Эта дикая мелодия хватала душу. В ней слышался конский топот и ржанье, человеческий стон, лязг мечей, звериный рык, рокот водопада, волчий вой, дождевая дробь, шум ветра... Первозданной силой веяло от этих звуков, словно сама природа изливалась в своей тоске и радости бытия.

Закончив вступление, смежив трепещущие веки, старик застыл в глубоком раздумье — чеканя в уме вдохновенные строфы. Затем коснулся смычком инструмента и, раскачиваясь всем телом, запел сильным, но уже дребезжащим от старости голосом.

Ты родился мужем —

не ребенком,

не лежал в собольих ты пеленках,

ты из чрева вылез

с грозным кличем,

и сказали саки: "Быть величью"

Не сосал грудь суки —

разгрызал зубами,

молоко отдаивал вместе с кровью,

иноземцев видел

только под собой!*

(* Здесь и далее стихи О. Сулейменова из поэмы "Глиняная книга")

Мард насторожился. По эпическому началу он понял, что перед ним не простой сказитель, а хранитель древних преданий героических дел и мудрости кочевников. Таких людей ценили во все времена, относились к ним с любовью и почтением, внимали их советам. Это становилось интересным, и посол напряг все свое внимание, тем более что в устах этих степных дикарей сладкозвучный персидский язык извратился настолько, что истинный арий с трудом понимал их гортанную тарабарщину.

Опытный разведчик, Мард знал, что ни в чем другом так не раскрывается душа народа, как в песнях и сказаниях. И поэтому не было, наверное, у старого певца более внимательного и прилежного слушателя, чем этот чужеземец.

Проницательный перс не ошибся — певец пел о героическом прошлом своего народа, и из туманной дымки восставала быль, причудливо переплетаясь с легендой. С первых же слов Зала стало ясно, что он поет о грандиозном походе саков на полдневные страны под предводительством великого вождя Ишпаки — предка царицы Томирис. Воспевая золотой век саков и прославляя славные деяния предков, сказитель прямо обращался к их потомкам, сидящим перед ним, и призывал быть достойными своих отважных отцов и дедов. Зал сам был участником трагического конца великого похода за золотом в полдневные страны и поэтому даже о начале этого похода он пел как соучастник, со страстью одержимого. Он обращался от имени Ишпаки к сакам, словно от своего:

Ишгузы!

Я поведу вас туда,

где не бывали вы!

Мы пройдем сквозь толпы

народов,

как сквозь лес,

затрещат их кости,

как сухие сучья.

И если прекратится треск,

значит уничтожено

племя наше!

Я введу свое племя,

как пламя в камыш,

города их запляшут

другими огнями,

их дороги,как бабы,

взревут под конями

"Этого и надо было ожидать",—подумал, нахмурившись Мард. А певец, весь охваченный одним порывом, пел уже от первого лица:

"Мы садились на пегих коней,

к животам прижимали руки,

И молилась орда

перед ней,

проносили хоругви, хоругви.

В центре белый флаг,

волчеголовый и солнцегрозный,

а на левый и правый фланг

уплывали знамена

красные.

Этот видел их,

видел тот

наше крепкое красное знамя,

красное-красное,

как восход,

потревоженный табунами.

До закатных стран донесли

цвет восхода.

Они узнали,

что закаты шумерской земли

были цвета восточного знамени