Булат Жандарбеков - Подвиг Ширака

Все это так, но почему же так мутно на душе? Почему незаживающей раной ноет обида? Гнойной занозой сидит в сердце проклятая неудача в походе на границу кочевников Томирис! Он мог превзойти Кира, он был так близок к победе над массагетами! Стравил двух цариц, пленил мужа Томирис, царевича Скуна и... Эта проклятая степь, эти проклятые кочевники, эта проклятая и непобедимая Томирис и этот распроклятый пастух будут ему вечно сниться в дурных и кошмарных снах!

Дежурный придворный, знатный перс Кей-Кавус осмелился прервать размышления своего грозного господина.

— О божественный владыка, царь тиграхаудов Зогак смиренно домогается счастья лицезреть царя царей.

Дарий поморщился. Но, зная, что этот коварнейший хитрец по пустякам не станет беспокоить, процедил сквозь зубы:

— Пусть войдет.

Стремительно вошедший Зогак пал к подножию трона и распростерся ниц. Не поднимая головы, он сказал:

— У меня важные вести, владыка владык. Дозволь сказать мне их наедине.

— Оставьте нас! — повелел придворным Дарий и, обратись к Кей-Кавусу, приказал: — Убери охрану!

Дарий знал, что с этим типом лучше разговаривать без лишних ушей. Придворных как ветром сдуло. Не смея повернуться, пятясь задом и быстро семеня ногами, они гурьбой покинули зал приема. А затем прошагала и личная охрана царя, и лишь два огромных эфиопа притаились за троном. Но у них отрезаны языки, да и по-персидски они знали очень плохо. Как только шум утих, Зогак приподнял голову и огляделся. Затем не спеша поднялся, отряхнулся и, подойдя по ближе к трону, сел на тахту, предназначенную только для Атоссы, поерзал, устраиваясь поудобнее. Дарий с нарастающим гневом наблюдал за наглецом, а Зогак расстегнул широкий боевой пояс с серебряными бляхами и, обратившись к Дарию, любезно пояснил:

— Жирею. Давит.

Дарий гневно вскинулся, но Зогак, взглянув на него, от души расхохотался.

— Да брось, царь царей... нас же никто не видит и не слышит, кроме твоих немых эфиопов, спрятавшихся за троном. Давай немного побудем самими собой и без всяких церемоний. А то я устал здесь от них. Ну-ну, да не сверли ты меня глазами — не испугаешь! Я и так знаю, как ты не любишь меня и крепко не любишь. Но успокойся, я тебя тоже не люблю. У нас с тобой это взаимно, Дариявуш. И вот что мы при этом не можем обойтись друг без друга — угнетает больше всего, мой дорогой царь персов. И придется с этим примириться, как бы ни хотелось нам сожрать друг друга, потому что мы необходимы друг другу. Необходимы! Слышишь, царь, необходимы. Мне необходимо твое золото, а тебе — я с моими тиграхаудами. Ведь пока я стою с поднятой дубиной за спиной моей невестки Томирис, ты можешь смело называть себя и царем царей, и царем мнгогоплеменных стран, и... как еще там? Прямо запутаешься в твоих титулах, мой дорогой, а-а-а, владыка владык, так, кажется, звучит твой новый титул? Да-а-а, я слышал, что ты выбил на скале богов потрясающую надпись, это правда? Ну-ну, успокойся, успокойся. Да разве я против? Выбивай, выбивай. Благодаря мне ты можешь спокойно расписывать на обелисках, камнях и даже скалах хвастливые рассказы о своих победах и о том, какой ты великий и хороший. А ты знаешь, царь персов, что по нашим степным законам моя невестка после смерти моего брата Рустама должна стать моей женой, а? Ты даже побледнел, мой дорогой друг, — с кривой усмешкой произнес Зогак, с ехидством уставившись на действительно встревоженного Дария и, довольный произведенным эффектом, покровительственно сказал: — Не бойся, царь царей, не бойся. Мы с Томирис несовместимы. Она не уступит первенства, а я не хочу ходить под началом бабы, хотя бы она была и Томирис. Да я вообще не желаю быть под чьим бы то ни было началом, ты понял меня? Ну спасибо тебе за приятную беседу, царь царей, господин четырех стран света, владыка владык. А теперь зови казначея — верность моих тиграхаудов надо оплачивать!

Когда явился вызванный ударом в гонг дежурный придворный вельможа Куй-Кавус, он увидел распростертого перед царским троном царя тиграхаудов, который продолжал целовать прах у ног царя царей, повелителя стран и народов, господина четырех стран света и владыки владык.

Томирис лежала в тяжелом забытьи. Дыхание ее было прерывистым. Царица отекла и заметно подурнела. Мало что осталось от былой, столь потрясающей всех красоты. У изголовья стояли заплаканная Содиа и осунувшийся от горести Фархад. Они стояли молча, и лишь сердца их бились одинаково тревожно в предчувствии огромного горя. Они понимали, что приближается последний миг жизни сестры и госпожи и что этот миг близок, ох как близок!