Джинн Калогридис - Огненные времена

– Разумеется, – ответил враг. – Она опять исцелила, но на этот раз исцелила преступника, осужденного на казнь, еретика, принадлежащего к одной из сект, распространившихся из ереси гностиков. Она бы помешала свершиться самой казни, не арестуй мы ее.

– Но даже Христос исцелял грешников, – мягко начал Иннокентий, а потом рот его внезапно закрылся – так, что зубы клацнули, а голова неестественно дернулась в сторону кардинала, словно он был марионеткой, управляемой не слишком умелым кукольником.

И снова жандармы не обратили на это никакого внимания, как будто ничего необычного не произошло.

Тогда кардинал, не сводя с меня сияющих торжеством глаз и злорадно кривя губы, сказал святому отцу:

– Сейчас вы продиктуете этому писцу распоряжение, позволяющее обойтись без привлечения обычного числа свидетелей, необходимого для произведения ареста. Распоряжение, которое также позволит без обычных формальностей приговорить ее к смертной казни. Преступницу зовут мать Мария-Франсуаза.

И бедный Иннокентий сделал все так, как ему велели: начал диктовать необходимое распоряжение, а писец начал записывать. А жандармы вели себя как ни в чем не бывало, как и все остальные в этой комнате, словно не происходило ничего магического.

Мой враг, по-прежнему не сводя с меня глаз, оскалил зубы, и я наконец поняла, почему он допустил меня до столь опасного контакта с собой.

Жестокая самоуверенность! Он гордился тем, что может управлять и Иннокентием, и его слугами. Ему был необходим страх, который я обязательно должна была испытать, увидев, как он ими управляет. Он просто хотел увидеть, как я страдаю, увидеть, что я знаю, что именно он является источником этого страдания.

Возможно, он чувствовал, что своим временным подчинением я обязана его силе, а не своему послушанию воле богини. Возможно, он так злорадствовал и торжествовал, потому что чувствовал, что победил, что мне очень трудно существовать без моего возлюбленного. Что я без него – богиня без своего супруга, госпожа без своего господина, как и он, мой враг, который по своему собственному выбору оказался господином, разлученным со своей госпожой, госпожой Анной Магдаленой. Ибо он, Доменико Кретьен, родился в Италии от матери-итальянки и отца-француза.

Но он не понимал, какую жертву принесла Нони ради меня! Он понимал только страх, а не любовь и поэтому ничего не знал о моей высшей инициации.

И вот когда, весь преисполненный самодовольного торжества, он наконец отвернулся, чтобы посмотреть, как Папа выполняет его повеление, я неожиданно почувствовала себя свободной, всецело связанной с богиней, способной двигаться и выполнять ее волю.

И снова сердце мое заныло оттого, что она не направила меня непосредственно к моему возлюбленному. Но я подчинилась, полностью ей доверяя. И пока Иннокентий диктовал, я выпала из видимого мира и незаметно ускользнула от жандармов, от своего врага, из папских покоев.

Ведомая богиней и совершенно невидимая, я быстро побежала в другой конец дворца, где в роскошных покоях жили со своими помощниками и слугами члены курии. Сначала я передвигалась из комнаты в комнату, потом прошла по тусклому коридору и оказалась в великолепных личных покоях с просторной внутренней комнатой, согретой огнем, горящим в большом, арочной формы камине. На мозаичном полу, покрытом коврами из горностаевого меха, стояли позолоченные кресла с парчовыми, сверкающими золотом подушками. Стены украшали великолепные гобелены с библейскими сценами, включая поразительное изображение рая перед грехопадением. На темного дерева столе с инкрустацией в виде шестиконечной звезды, выполненной из светлого дуба, стояла пара больших золотых канделябров. В них горело десять свечей. Судя по их высоте, зажжены они были недавно: хозяин комнаты скоро должен был вернуться.

Я взяла один из канделябров, подошла к гобелену с райской сценой и приподняла его край, за которым оказалась фреска с изображением печальных Адама и Евы, прикрытых лишь фиговыми листками. Светлые волосы Евы, ниспадая волнами, закрывали ей грудь. Я с силой нажала на изображение архангела, с мечом в руке воспрещающего изгнанным из рая вернуться туда. Раздался скрежет камня о камень, и стена открылась вовнутрь, в темноту.

Я вошла в потайную дверь.

Внутренним зрением я уже бывала здесь и знала, что ждет меня внутри. И все же, оказавшись там, я ахнула.

Зимы в Каркассоне, как и в моей родной Тулузе, редко бывают суровыми. Но временами мистраль, зимний ветер, веет таким холодом, что перехватывает дыхание. Точно такое же ощущение пронзило меня, когда я вошла в маленькую комнату без окон, спрятанную между толстых дворцовых стен. Я почувствовала такой сильный холод, что с трудом могла дышать. И холод этот не был физическим. Это был холод, который сжигал, это был совокупный шепот тысяч людей, погибших в страхе и боли, и среди них голос моей Нони, зовущей: