Джинн Калогридис - Огненные времена

И это было не что иное, как образ мужчины, чье лицо было затенено капюшоном просторного одеяния. И я увидела, как он поднял руки и широкие рукава упали вниз, обнажив мускулы, а затем медленно откинул капюшон.

Тьма покрывала его черты, но, когда он откинул капюшон, медленно, словно поднимая занавес, открылись сначала квадратный подбородок, потом крепко сжатые губы, широкие скулы, светлые глаза. Красивым мужчиной был этот грядущий враг, и в его лице не было ничего зловещего. Только глаза выдавали огромную внутреннюю силу. Скоро, очень скоро он должен был стать самым могущественным из всех представителей расы, включая меня. Скоро должен был он заменить моего старого врага и покончить с такими, как я. Ибо он принадлежал к расе и скоро должен был стать обладателем силы, способной внушить настоящий ужас. И после смерти старого врага молодой должен был вобрать в себя всю энергию, всю силу похищенных им душ и добавить ее к своим природным возможностям.

И таким образом он должен был стать самым страшным из всех врагов, которых знала раса за всю историю своего существования.

Это и была опасность, которую я видела много лет назад, юной девушкой, ибо этот враг должен будет зажечь столько костров, чтобы в них сгорели все мы. И мое предназначение заключалось в том, чтобы остановить его любой ценой. Мое предназначение в том, чтобы противостоять ему напрямую. Пока он еще не представляет угрозы. Но это пока, пока. Ибо скоро…

Увидев его, я не пустила в свое сердце ни страх, ни чувство вины, ни тревогу. Лишь сострадание, покой и обновленное чувство предназначения.

И вдруг с моего внутреннего зрения точно спала пелена, и впервые за целый год я ясно увидела его, того, кого так отчаянно искала: молодого человека, стоящего на краю пропасти. Его душа уже подчинена новым врагом и скоро, скоро будет совсем уничтожена – если только я не приду на помощь.

И тогда я почувствовала невыразимый ужас и в то же время облегчение, возбуждение, сияющую любовь.

– Он жив! – прошептала я, но услышала меня только богиня.

Он жив, жив, и он в Авиньоне – господин нашей расы, мой возлюбленный, мой Люк де ля Роза…

Он был жив и находился в Авиньоне, в том самом городе, где пребывали тогда оба врага – и старый, и новый и где ожидала нас общая судьба. Они держали его как пленника, они захватили его, лишив его магической силы, подчинив себе его мозг.

И если я отправилась в Пуатье из чувства страха за своего возлюбленного, то в Авиньон я отправилась по настоянию богини.

Означало ли это, что мое сердце переживало меньше, меньше мучилось при мысли о моем возлюбленном, которого так скоро должен был погубить враг? О нет! Но я была обязана действовать только из сострадания, а не из эгоистичной и полной страхов любви.

Наш нынешний враг достиг вершины могущества, потому что захватил господина расы. Но поскольку я смогла взглянуть в лицо своему последнему страху, наши силы сравнялись. Временами я могла даже видеть врага довольно четко, а временами нет. Но я знала, что сама должна быть очень осторожной, для того чтобы все время оставаться под защитой богини. В противном случае уже он оказался бы способен увидеть меня.

Всю ночь и весь день я гнала своего коня, наделяя его сверхъестественными силой и зрением. Своим тамплиерам я не сказала ничего. Но те из монахинь, что были чувствительны к шепоту богини и к велению судьбы, последовали за мной на случай, если они смогут быть нам полезны.

О том, что меня ждет впереди, я не ведала ничего. Как я уже сказала, силы мои и моего врага в это время сравнялись, а потому исход схватки был непредсказуем. И столь же непредсказуемым был выбор моего возлюбленного. И мне, и Люку угрожала огромная опасность, но я предала наши судьбы в руки богине, а сама летела как на крыльях к самому святому городу Франции.

Что мне сказать о самом этом городе? В двух словах: это и рай, и ад одновременно. Никогда не доводилось мне ехать по более узким и грязным улицам, никогда не доводилось видеть так много уличных девок, нищих, воров и шарлатанов, собранных в одном месте. (Говорят, в Авиньоне так много реликвариев, хранящих локон святой Магдалины, что этих волос хватило бы, чтобы опоясать весь мир, и так много пальцев, якобы принадлежавших святому Иоанну Богослову, что он, очевидно, должен был быть чудовищем, обладавшим от Бога не меньше чем пятью парами рук.)

И в то же время нигде я не видела такой красоты, такого великолепия, такого богатства. Говорят, что в Авиньоне больше горностаев, чем во всем остальном мире, вместе взятом, и теперь я могу поручиться, что эти слухи верны. Едва прибыв туда, я позволила богине увлечь себя на большую площадь, расположенную перед папским дворцом, и увидела вокруг себя целый парад роскоши: дворяне в парче и атласе желтого канареечного, переливчатого изумрудного и пурпурного цветов, папские жандармы в форме такого же синего цвета, как воды широкой Роны, кардиналы в широкополых карминных шляпах и горностаевых мантиях.