Аркадий Савеличев - Последний гетман

Едва ли все понимали сержанты, но бросились исполнять приказ своего командира.

А командир, бросив заляпанное чернилами перо, схватил новое и продолжал круто шагать по булыжнику бумаги:

«… Закон наш православный греческий перво всего возчувствовал свое потрясение и истребление своих преданий церковных, так что церковь наша греческая крайне уже подвержена оставалась последней своей опасности переменою древняго в России православия и принятием иноверного закона…»

Да, он тут никаких основ не потрясал: шепот такой по городу шел, что не уничтожь Петр III Тайную канцелярию, стены ее от гнева содрогнулись бы.

«… Слава российская, возведенная на высокую степень своим победоносным оружием, чрез многое свое кровопролитие заключением новаго мира с самым ея злодеем отдана уже действительно в совершенное порабощение; а между тем внутренние порядки, составляющие целость всего нашего отечества, совсем испровержены. Того ради убеждены будучи всех наших верноподданных таковою опасностью, принуждены были, приняв Бога и Его правосудие себе в помощь, а особливо видев к тому желание всех наших верноподданных ясное и нелицемерное, вступили на Престол наш всеросссийской, самодержавной, в чем и все наши верноподданные присягу нам торжественную учинили.

В последний момент одолело сомнение: Екатерина-то знать о том не знала. Не слишком ли много на себя берет… не слишком ли ретиво ложится голова на плаху?..

Но вернулись сержанты, с весело улыбающимся Григорием Тепловым. Кирилл Григорьевич пошел к нему навстречу, розымая свои широкие, сильные руки:- Ну вот, ученый муж наш! А то я замаялся с письмоделаньем. Никого там не прибили? – это сержантам.

Те замялись маленько, Теплов за них заступился:

– Не без того, но, кажется, живы… Заперты пока. На всякий случай.

Вникать в это мелкое дело не было времени.

– Григорий Николаевич, прочитай побыстрее, подправь, ежели…

Но подправлять особо было некогда: очередной солдат волок Тауберта. У старика подкашивались ноги, видимо, от какого-то нехорошего предчувствия.

– Иван Андреевич, – выхватил бумагу из рук Теплова, ему сунул. – Подымай лучшего наборщика, под личным доглядом пускай срочно набирает и печатает сотню экземпляров. Так, чтоб умещалось на одном листе.

Тот стал читать, все более и более бледнея.

– Выпейте вина для бодрости… – не успел сказать, а камердинер уже вносил поднос. – С Богом! Займемся каждый своим делом.

При последних словах Тауберт упал на колени, вздымая руки:

– Ваше сиятельство! У меня семья, жена больная… Пощадите, ваше сиятельство!

– Поздно, Иван Андреевич, – без церемоний поднял его за воротник и хорошо встряхнул. – Ты теперь знаешь содержание сего Манифеста, отпустить тебя не-можно. К рассвету листы должны быть готовы… или секир башка!

С настенного ковра, на котором висело разное оружие, выдернул турецкий ятаган и протянул сержанту:

– В случае какого запирательства или упрямства – от моего имени руби! Со шпагой долго возиться!

Лихо засунув ятаган за пояс, сержант повел Тауберта к дверям.

– Скажите моему кучеру: лошадей не жалеть. Еще раз: с Богом!

Всех разнесло по своим местам. Они остались с Тепловым вдвоем.

– Нам тоже, Григорий Николаевич, засиживаться некогда, – поднял бокал. – После расскажешь… как ты материл голштинцев! Я сейчас в полк, а ты студиозов буди. Каждому по десяти рублей. Империал! – выхватил он из бюро кожаный мешочек. По мере печатания пускай клеют на воротах казарм, на воротах Сената, на площадях. Покрепче, клею не жалеть! Никак опять гроза собирается? Не отмокли бы листы…

В небе бухнуло раз и другой, разорвалось несколько почти осадных снарядов, затарабанил крупный летний дождь.

– Ну, да такие дожди не затягиваются. Правда, я не спросил: ты-то, Григорий Николаевич, с нами? Сержанта приставлять надо?

– Не надо, Кирилл Григорьевич, – махнул тот свой бокал. – В случае чего места ведь на плахе хватит?

– Хватит-то хватит, но не каркай, Григорий Николаевич!

Теплов едва ли видел когда своего гетмана и президента таким сердитым. Кажется, понял, какое производит впечатление и его начальник:

– Устал я до смерти… А мне ведь еще к солдатам… Теплов коротко поклонился и быстро вышел. Надо бы прилечь на часок, чтоб главное дело с рассветом начать…

Гроза пронеслась в пять минут и затихла, словно чего-то выжидая. Духоту петербургских улиц она не размела. Раскрытые окна, выходящие в сад, не давали прохлады. Кирилл Григорьевич покашлял громче обычного. Вошедший камердинер не понял, чего хочет хозяин.