Аркадий Савеличев - Последний гетман

– Все правильно, господин прапорщик. Благодарю за службу.

Тот шпагой отдал честь и зашагал к двери.

– Я еду вслед за вами. Готовьтесь к встрече. Прапорщик обернулся и склонил голову, прежде чем выйти за дверь. Она сама собой открылась под рукой вышколенного камердинера.

Легко сказать – еду вслед за вами! Не с пустыми же руками ехать.

Он кашлянул погромче. Камердинер знал – это срочный сигнал.

– Подними, Никита, одного из сержантов. Одного! – предостерег от излишней ревности.

Сержант тотчас же явился, отирая рукой измятое лицо.

– Бери мою карету, скачи в Академию. При ней квартира адъюнкта Тауберта, он содержатель академической типографии. Без всяких отговорок – немедленно в карету и ко мне.

Сержанта унесло приказным ветром, камердинер опять скрылся за дверью, где был для него, как и для всех ожидавших, небольшой диванчик.

Кирилл Григорьевич помолился Богородице, икона которой была в ряду небольшого кабинетного чина. Лицо, как и всегда, оставалось спокойным, даже флегматичным. Но кто мог проникнуть в суть хохлацкой флегмы? Слезы жгли душу, наружу не проникая. Он прекрасно понимал, что делает, быть может, смертельный шаг… но не сделать его не мог! Не только громкие мысли… о России там, Отечестве, об униженном и попранном народе… нет, теснилось в груди нечто личное, такое, что и самому себе признаться стыдно… сколько лет, сколько зим он мается этой душевной дурью? Иначе не назовешь. Любовь?.. Да он не слишком и слово-то это понимает. Не больше, чем немецкий колонист Адлер, ставший Григорием Орловым; тот любовь не выпрашивает – берет! Можно понять свою милую фею: нахал, красавец, гвардейский мужлан, ловелас, каких поискать! Что еще бабе надо? Княгини ли, императрицы – они ж все равно бабы. Вот старший брат Алексей сразу это понял и назвал свою Елизаветушку «господыней», а она в ответ окрестила его «другом нелицемерным» и «ночным Императором». Жизнь, какая и у царей редко бывает. Он-то, младший братец, – трус, что ли? Да нет вроде, если собирается сделать первый шаг, зная, что у Орлова-то шаг будет вторым. А в итоге?.. На первые роли Кирилл Разумовский никогда не попадет… потому что не в старшего брата уродился…

«Пресвятая Мати-Богородица, помоги! Все у меня есть в жизни, что человеку потребно, но нет только одного – сердечного жару. Я не зажгу свою фею, хотя вполне возможно, что сам сгорю. Без ропота, Мати-Богородица, без сожаления. Такие, как я, недотепы, жизнь кончают на плахе – отврати ее, холодную дубовину от моей выи. Деток своих многоликих я не забыл, я им вечный отец и кормилец… если жив буду! Пожалей их, Пресвятая Мати – ничего не могу с собой поделать… Я пойду… я уже иду!…»

Странно, что за всей этой сумятицей мысль работала ясно и четко. Не случайно же первым делом послал сержанта в типографию, а пока он объявится, надо сесть за письменный стол. Это лучше бы сделал Григорий Теплов, но он сейчас на гауптвахте, выйти с гауптвахты сможет, если все будут живы. Тогда и подправит слог, если корявый выйдет. Сейчас не до красивостей, сейчас суть важна. А суть в трех словах:

«Манифест…»

«Самодержавный…»

«Екатерина…»

Вот эти три слова и следует связать воедино. Не вызывая слуги, исполнявшего секретарские обязанности, – зачем свидетели лишние? – он достал из стола бумагу, поскреб пером в бронзово-ясной чернильнице и размашисто, широко зашагал: по белому листу, как по каменным плитам плаца:

«Божией милостью мы, Екатерина Вторая, Императрица и Самодержица Всероссийская и пр., и пр., и пр. Всем прямым сынам Отечества Российского явно оказалось, какая опасность всему Российскому государству начиналась самым делом…»

Получалось не очень складно. В таких бумагах он был не силен. Привык, чтоб лукавые письмена сочинял Теплов, но ведь он на гауптвахте… Посажен за оскорбление голштинцев. Говорят, крепким матом их обкладывал, думая, что ничего не смыслят по-русски, да один оказался грамотей! Перевел все на немецкий, пред командирами выслужиться хотел, сразу Петру III доложили. Судить, видимо, было некогда, просто упрятали на гауптвахту. Да это же совсем близко от Мойки, при Штабе!

Все же он некоторое время колебался, прежде чем опять громко покашлял. Камердинер не замедлил поскрестись в дверь.

– Давай еще двух сержантов.

И те проворно вскочили с диванов, совсем не по служебному растирая ладонями лица.

– Вот что, братцы! На центральной гауптвахте, при Штабе, сидит адъюнкт Академии, по фамилии Теплов. Он очень мне потребен. Нужно его освободить… но пока без лишнего шума. Поняли?