Аркадий Савеличев - Последний гетман

– Разрешают, – не слишком-то вежливо пригласили.

– Свою охрану возьмите, – шепнул гетман.

– Только вы, – спрыгнул на землю Петр Федорович.

– Но мне приказано одного… – замялся в нерешительности часовой.

– Пойдите и скажите коменданту Бередникову, что там прописаны фамилии двоих! – начал терять спокойствие Петр Федорович.

Часовой опять ушел, на этот раз не надолго.

– Разрешают двоим.

Шли вслед за тупоголовым исполнителем. За спиной примостился другой часовой. Как под конвоем!

Шаги четырех человек гулко раздавались по каменным плитам коридора, слабо освещенного масляными плошками. Окон не было. Кирилл успел еще подумать: «С нашим Государем не соскучишься!» – прежде чем в раскрытой боковой двери мелькнул свет. Опять двое часовых с примкнутыми штыками. Прошли в хорошо освещенный свечами тамбур – нечто вроде прихожей, даже с двумя стульями. Там стоял, широко расставив ноги, мрачноватый, невыспавшийся полковник. Он хотел, видимо, что-то сказать… но вдруг побледнел и встал навытяжку:

– Простите, Государь, я делаю все по инструкции, письменно мне заверенной Государыней Елизаветой…

– Оставь нас, болван. Закрой дверь!

Петр Федорович был недоволен, что инкогнито раскрылось. Да как полковнику не знать Государя! Вероятно, присягал.

Полковник как ошпаренный выскочил в коридор. Через следующую дверь прошли в камеру, довольно просторную и чистую, освещенную несколькими свечами. Да и полоска дневного света сквозь верхнюю фрамугу зашторенного оконца пробивалась. Минутного взгляда было довольно, чтоб все понять. Железная кровать у боковой стены, аккуратно застланная, стол в изголовье, на нем остатки еды, несколько книг, в том числе и приметная Библия, у порога прибитая к стене вешалка, под ней тумбочка, таз с водой… больше ничего, кроме иконки Богородицы, повешенной над столом. Да, еще один стул…

Кирилл не успел сообразить, что им втроем делать с одним стулом, как через распахнувшуюся дверь две полковничьих руки просунули еще два стула – и, будто ожегшись, спрятались обратно.

Кирилл взял стулья, поставил их возле стола, с нескрываемым любопытством рассматривая узника. Если это Он – а кто же иначе? – ему двадцать первый год кончается. Брат Алексей- говорил, что Елизавета Петровна навещала его в пятнадцать лет, нетрудно посчитать. Жутковато смотреть… Юноша монашеского вида, почти без возраста… и без признаков бороды – или хорошо побритый? Высок ростом, худой и очень бледен, как росток подвялый. Господи, вся жизнь в этих каменных стенах! Что-то романовское есть… Удлиненное лицо с заострившимся продолговатым подбородком, синь в глазах, хотя уже и поблекшая. Взгляд загнанной в угол мыши… Призрак, призрак!

Петр Федорович тоже не мог оторваться взглядом и не знал, что делать.

– Садитесь, – наконец сказал и первым сел к столу. Прошло еще несколько минут, тягостных, как сама смерть, прежде чем он спросил:

– Вы кто? Вы знаете себя?

Узник вздрогнул и вскочил было со стула.

– Сказано – сидите!

Нет, такие психологические опыты были не для Петра Федоровича…

– Говорите! Узник заговорил:

– Была когда-то одна тетя… красивая, как Богородица… она солнышка обещала, птичек, травки зеленой… где моя Богородица?..

Петр Федорович не знал о посещении своей тетушки, но Кирилл по рассказам брата обо всем догадался, в том числе и о впечатлении, какое она произвела на узника, тогда пятнадцатилетнего.

– Вот твоя Богородица! – поднял Петр Федорович перст к иконке. – Говори, да не заговаривайся! Кто ты?

Странно было ждать ответа на этот вопрос, но он последовал, хотя и сбивчивый, отрывочный:

– Жаль Богородицу… она ведь не могла умереть, не могла?.. О себе?.. – почувствовал он требовательный взгляд. – Я не всегда здесь жил, кажется, на ножки вставал с тетей, которую мамой называл… на руках меня носили, целовали… потом куда-то в холод везли, на санях, в шубе кислой, да, как щи здешние… где та тетя, которую мамой звали, не знаю… я здесь вот оказался… стены каменные, а мышка ко мне откуда-то пролезает, вот-вот, радость-то какая!…

Мышка и в самом деле пробежала по полу, по его ногам взобралась на колени, а потом на стол и стала доедать остатки мяса.

Петр Федорович вскочил:

– Это все? Что ты еще знаешь о себе?..

Узник погладил мышку, спустил ее на пол и жестом почти таким же, как Петр Федорович, поднял свой исхудалый перст:

– О, дядя, я все знаю, все… стражи мои бывают пьяны и спорят – настоящий я Император или не настоящий… они ведь ту книгу не читают, – положил он бледную ладонь на Библию, – а я – то читаю, не знаю, как научился, там сказано: настоящий Император… должен быть в царских одеждах, в парче и золоте… не знаю, что такое парча, но не это же?.. – потряс он полами опрятной, чистой суконной куртки, – мне ее меняют, меня даже иногда моют в большой такой лохани, вот только парчу мышка, видать, съела… кушать хочет, кыш, ненасытная!… Вот придет моя тетя-Богородица, я на тебя пожалуюсь!… – мышке погрозил пальцем, а Петру Федоровичу показалось – ему грозят…