Аркадий Савеличев - Последний гетман

– Не придет твоя тетя! Никогда не придет! – уже с нервной дрожью в лице бросил он. – Пошли! – дернул за рукав своего тоже дрожавшего спутника.

… Обратный ход был скорым и быстрым, под эскортом самого полковника, который вышагивал сбоку с обнаженной шпагой, как на параде.

– Оставьте нас, – у ворот отмахнулся Петр Федорович. – Узнику дайте вина… и вообще каждый день давайте! Будет прислана подробная инструкция!

Он уже не видел, как полковник салютует шпагой, как у ворот каменно застыли часовые – прыгнул в карету, даже не оглядываясь на своего спутника, выхватил из кожаного кармана серебряную флягу, без всякой манерки припал к ней трясущимися, бледными, как у узника, губами…

«Два Императора… двоюродные братья… и оба юродивые… Господи! Господи! До чего ты дожила, Россия?!»

Видно, лицо нехорошо исказилось, потому что Петр Федорович оторвался от фляжки:

– Что, гетман, страшно?

– Страшно…

– Мне вот тоже, а потому… – он выхватил из кожаного кармана другую флягу, – потому веселись, душа!

На этот раз манерки появились. Чокнулись.

– Разумеется, гетман, ни слова?

– Никому ни единого, ваше величество.

Карета мчалась в Петербург как от погони. Призрак за ними гнался, что ли?..

Бессмысленная поездка в Шлиссельбург немного отвлекла от черных мыслей. Да и где черное, а где белое? Дарьюшка была похоронена, оплакана, а плач в доме продолжался… со смехом напополам. Когда Екатерина Ивановна рвала на себе волосы и ночные рубашки – это было по крайней мере хоть понятно; хуже, когда на нее накатывало совершенно неожиданное веселье. Тогда она вскакивала середь ночи с постели, босоногая и растрепанная, топотала по ковру и звала к себе:

– Кирюша, милый… иди ко мне! Покряхтывая, он тоже спускался босыми ногами на ковер. Бог весть что! Не мальчик, чтоб с женой, да при такой-то ораве детишек, миловаться на полу, пускай и турецкими коврами застланном… Она валилась в изнеможении, после своей рубашки и его шелковый балахон раздирая.

– Дарьюшку! Дарьюшку давай!…

От этих валяний на ковре опять в «тяжесть» впала. Может, ей казалось, а может, и на самом деле так было. Одно хорошо: графинюшка успокоилась и даже похорошела. После десятой-то «тяжести»… Она начала выезжать к ближним подругам, до дворца, конечно, не добираясь.

Да и где теперь двор? Все двинулись с зимних квартир на летние. Зимний дворец, в котором так и не довелось пожить Елизавете Петровне, был частью уже отделан, однако ж нового Государя тянуло на простор, поближе к войскам, которые шли под Ригу – то ли садиться на корабли да плыть в Данию со всеми пушками, то ли для маневров каких. Желания Государя были столь изменчивы и противоречивы, что никто не решался гадать. Одно вскоре стало ясно: войны пока нет, как нет и коронации, просто устанавливается новый порядок вещей. Одну половину громадного Ораниенбаумского дворца занял Государь с фрейлиной Лизкой Воронцовой и всем своим голштинским двором, на другую, отдаленную часть дворца отселяют Екатерину Алексеевну. Кто теперь Императрица – пойди пойми!

Екатерину Алексеевну пока еще не арестовывали, не отправляли в монастырь, не высылали за границу, но всем показывали ее ненужность. Весталка Дашкова, встречаясь с графом Кирилой, трагически закатывала красивые, кукольные глазки:

– Милый граф! Когда же вы очнетесь? Ее в Монплезир хотят упрятать!

– Ну, это не самое страшное, – со спокойной флегматичностью отшучивался Кирилл Григорьевич. – Во всяком случае, у нас будет место где посудачить.

Дашкова смотрела на него как на предателя:

– И это вы, вы говорите?! А мне казалось, что вы влюблены в Екатерину Алексеевну, как Орлов… или…

– Как Понятовский?

Весталку только и можно было сбить с речи вот таким прямым ударом. Понятовский! Ему прочили польскую корону, а в жены…

– Да! – договаривала весталка.

Слухи, домыслы – все вместе сплеталось. Дома истеричная жена, здесь такая же истеричная весталка. Промеж всего – или над всеми? – не менее истеричный Государь, который напрочь забыл, что Кириллу Разумовскому надлежит быть в Малороссии, поскольку он гетман. Да и сам-то Кирилл о своей принадлежности стал забывать – все малороссийские дела были отданы на откуп старшинам, во главе с генеральным обозным Кочубеем. Родственничек как-никак! То-то понахапают в отсутствие гетмана…

Сейчас ежедневные парады и разводы на дворцовом плацу. А вечером, если не во дворце каком-нибудь – Летнем ли, Зимнем ли, – так вечер открытый, с неизменным присутствием Станислава Понятовского, пока что и не короля польского, и не любовника, пожалуй. Метая банк красивыми, холеными руками, он жаловался: