Аркадий Савеличев - Последний гетман

– Ну их, баб умных… любимых-то вовсе не за ум!… А, мужики? За то, чего у баб нету!

И загремело, как с адмиральского фрегата:

– Зато!…

– За мужико-ов!…

– За нас, безгрешных!…

– …грешных!…

Так с этой веселой мыслью и в Берлин по старой юношеской памяти прибыл. Но пробыл там недолго. Немки толстомясые не прельщали, но деток навестить хотелось. Детки! Старшему, Алексею, было уже восемнадцать, Петр и Андрей лишь с годика на годик уступали. Домашняя петербургская гимназия им уже надоела, с целой свитой слуг и гувернеров отправлены в Страсбургский университет. То-то, поди, буквоеды!

Кирилл тоже с порядочной вооруженной свитой вояжировал, так что темнота не пугала, уже поздним вечером прибыли. В пансионате, куда пересылались деньги, ни студиозов, ни их менторов не оказалось; французские слуги были не лучше русских и не могли объяснить, куда подевались их постояльцы, вместе с петербургской челядью. Русский рассерженный граф двоих зашвырнул под стол, заваленный бутылками, и понятливо так выругался!

– Псивое мусье! Псивые мои лоботрясы! В кабаке, небось?..

Собственная молодость вспомнилась!

Кабак ли, таверна, кафе университетское – только буйство там было вполне студенческое. Столы трещали, стулья летали, шпаги по бутылкам чиркали, и знакомая петербургская челядь кулаками отбивалась от местных студиозов. Сыновей что-то не виделось, да и мудрено: когда выскочил из пьяной замятии Алексей, на нем была половина камзола, треть рубашки, нечто вроде портков бархатных – но со шпагой в руке!

– Каков наш ротмистр? – взял его отец за шкирку, тоже выхватывая шпагу, поскольку за Алексеем гнались развеселые студиозы. Но батюшка-то не один был – пяток русских шпаг напрочь отринули наступление безусых французиков.

Ротмистр пытался привести себя в порядок, да куда там! Прикрывая ладонями кровянившее дезабилье, лишь твердил:

– Батюшка родный, как я рад, как я рад!…

– Еще бы! – шпагой, как хлыстом, отщелкивал самых нахальных.

– Постигаешь?..

Постигаю, батюшка, достохвально…

Трое менторов, посланных с детками за границу, напрасно поклонами себя утруждали, ибо были не в лучшем виде. Ну, учитель фехтования, может, урок какой здесь проводил, а учителю математики какого рожна по кабакам носиться?..

Всем дал разнос, всех погнал в пансионат, умываться, а сам в гостиницу, где старший адъютант сумел-таки отбить достойные апартаменты.

Тут вспомнил и про Петра с Андреем.

– Где? – потребовал у слуг ответа.

Но ясно – где. Если не были в кабаке, так где-нибудь у баб гулящих. Франция… черт бы ее побрал!…

Отец-фельдмаршал позабыл, как двадцать лет назад сам здесь куролесил, мотаясь с Тепловым между Берлином и Парижем. Но тогда-то денежки брат Алексей сыпал, а сейчас свои… олухи царя небесного!

Но не умел Кирилл Григорьевич – ну просто не умел! – долго сердиться. Когда сыновья, найденные и приведенные слугами в порядок, со всем должным поклоном явились к нему на взбучку, лишь для острастки притопнул:

– Сядайте, гарбузеньки… несчастные!

Ужинали уже как. взрослые люди, под тосты. Нескольких здешних профессоров для докладов призвали. Не только же ради дорогого вина они русских студиозов хвалили. Выходило, не совсем и зря отцовские денежки тратятся. Профессора, как по сговору, головами мотали: нет-нет, граф-боярин, к военному делу охоты не примечается, а в науках сильны, далеко пойдут!…

– Вот те раз! – посмеялся разомлевший отец. – Науки! Так не своими ли глазами я баталию ротмистра лицезрел?..

Ротмистр, он же старший над братьями, по старшинству и отвечал:

– Драться, батюшка, деремся, а к военной службе нет у нас потребы. Истинно, науки одолели! Что касаемо меня, так я бы в Англию, батюшка, желал…

– Гм… Англия! Иван Иванович, то бишь граф Шувалов, из Италии в Англию-то намерелся… – Понравилось стремление старшего. – Как встречусь с ним, о тебе и о Петре с Андреем распоряжусь. Живите пока так… да чтоб головы вам не оторвали!

Теперь уже младший из этой старшей троицы, Андрей, отца заверил:

– Не сердитесь, батюшка, и не беспокойтесь за нас. В обиду себя не дадим. Скажите лучше, как матушка поживает?

Он хотел сказать в ответ, что плохо поживает матушка-графиня, а вместо того, подавив вздох, рассмеялся:

– Передам ей, что скучают, графинюшка, мужики. А сама она, хлопцы мои, пребывает в добром здравии и поклоны вам материнские шлет.

Может, что и учуяли в отцовском голосе сыновья, но поклоны матери приняли с должной любовью.