Аркадий Савеличев - Последний гетман

Вон и главная утешительница трона, Екатерина Дашкова, собирается надолго, с детьми, отбыть в европейские края, а разве у Разумовского деток мало? Истинно, о детках экс-гетмана пеклась Екатерина, напутствуя:

– Как не порадеть столь великому семейству? Вы заслужили это, Кирилл Григорьевич.

– Чем же именно… Екатерина свет Алексеевна?.. Уж простите старика за такое непридворное обращение.

– Ах, шалун! В сорок-то неполных? – как в прошлые времена, погрозила она пальчиком. – Не извольте беспокоиться: прощаю.

Вот женщина, вот судьба! Все при ее великом уме перепуталось: личные симпатии, личные неприязни, и над всем – всепожирающая жажда власти. Даже Григорий Орлов, провожая его, вздохнул:

– Не обзавестись ли и мне семейкой? Царский фавор ненадежен…

Такие дела. Все, вознесшие Екатерину, со вздохом отходят в сторону. Вздохнул Иван Шувалов, отъезжая. Всплакнула, тоже готовя лошадей на европейские дороги, «революцьонерка» Екатерина Дашкова:

– Догоню вас, граф Кирила… Не кажется ли вам, что я теперь лишняя у трона?

На столь вещие разговоры он не решался. Да еще с неуемной «весталкой». Искренна и умна, но вести из уст в уста не преминет передать. Со всем сердечным восторгом!

Две Катерины, две умнейшие бабы… Чего вы-то не поделили, разлюбезные?

Ему делить вроде и нечего. «Шалун!» – но не изволите ли быть чуть-чуть подальше?

Покачиваясь со всеми удобствами в собственной, – роскошнейшей карете, почему бы и не позлословить? Во всем благоволила теперь к нему Государыня… только не позволяла одного: возвратиться в Малороссию. Даже просто в свои поместья. Как российскому помещику, пускай и раскинувшему с гетманским величием руки на южных окраинах. Эка беда! Руки всегда можно отрубить…

Веселое время, нечего сказать. Не успеешь поговорить с Императрицей, как беги провожать Шувалова или Дашкову. Да и Панин – о, Господи, он-то! – возымел мысль на правах дипломата вовсе откочевать за границу. Ну, Никита Иванович, Никита Иванович!…

Поговорили и о нем, провожая очередного вояжёра, в данном случае Алехана Орлова. После смерти Петра III с его могучей руки – да с его при своих-то можно говорить! – награжден вроде бы великим доверием – командовать морской эскадрой. Но и с глаз долой высылается. Видеться-то с ним каково?

Сам собой сложился круг провожающих. Трое братьев Орловых – четвертый оставался в Москве. Двое графов Чернышевых – друг юности Захар да Иван. Михаил Воронцов. Само собой, оба Разумовских, поскольку ихнее вино как раз и пили. Не случайно же отвальный ужин был устроен не во дворцовых апартаментах первого камергера – в недосягаемых до чужих глаз Аничковом. И не потому, что дворец фельдмаршала Алексея Разумовского мало чем уступал Зимнему, а по удобствам жизни и превосходил его. Главное, независим от всего придворного. Недоступная чужому глазу, огороженная усадьбища, со своей многочисленной челядью, с неисчислимыми гайдуками, из зависти про-званными «дружиной заговорщиков». О такой независимости не мог и думать нынешний фаворит. Кто бы посягнул на старика Разумовского, почти что коронованного, хоть и тайного, мужа Елизаветы Петровны?

Фрегаты «Африка», «Надежда благополучия» и пинк «Соломбала» уже были при парусах у причала Кронштадта, а новоиспеченный адмирал, принимая прощальные тосты, все недоумевал:

– Да почему мне идти в море? Какой я адмирал?

На это ничего не могли ответить друзья-собутыльники, «свои люди», как сами себя называли. Заводилы еще с елизаветинского переворота, казаки Разумовские, не выпустившие поводья и при перевороте нынешнем. Орлы-приспешники екатерининские – братья Орловы. Да братья Чернышевы, Иван и Захар, сподвижники истинного вершителя прусской войны – генерала Румянцева. Да Михаил Воронцов – родич и канцлера Воронцова, и княгини Дашковой, в девичестве тоже Воронцовой. А больше?.. Кроме верных слуг – никого. Здесь можно было говорить все, что заблагорассудится. Все на короткой ноге. Потому младший Разумовский и не стал скрывать:

– Ты спрашиваешь, Алехан: почему тебя в море? Да потому, что здесь ты опять кого-нибудь перевернешь да призадушишь, а в адмиральском мундире да на далеком корабле дисциплину блюсти будешь. Опять же во имя России. Ну их, баб!

В ответ дружно загремели бокалы:

– Ну их!

– Ну их!…

Никто не обращал внимания, что Григорий-то прямо от Государыни, может, еще и тепленький. Это его личное дело. А здесь дело «обчее», как по праву старшинства незлобиво ёрничал хозяин Аничкова дома. Могут поссориться и даже за шпаги, сваленные в углу, схватиться, как ни с того ни с сего сцепились Кирилл и Григорий, да ведь растащат на стороны и помирят. Тем более что Кирилл, бросив шпагу, добавил: