Энтони Леви - Кардинал Ришелье и становление Франции

Приливы недовольства проявлялись в своего рода «итальянских забастовках», когда служащие делали только самое необходимое, откладывали исполнение обременительных предписаний, откуда бы они ни исходили, агитировали против них и вносили изменения в соответствии с местными условиями. Современному человеку не покажется удивительным, что и в семнадцатом столетии состоятельные люди активно применяли различные уловки с целью ухода от налогов, часто заключавшиеся в приобретении должностей, ценных не тем, что они давали дворянство, а тем, что освобождали от налогов.

За восстанием Монморанси 1632 г. стоит целая история скудных урожаев и растущего недовольства централизаторской деятельностью правительства. В 1629 г. Людовик XIII и Ришелье объявили о намерении заменить налоговую автономию Бургундии, которую она имела как pays d’etat, системой назначаемых из центра «выборных» (élus), наделенных властью собирать налоги непосредственно с частных лиц. Не прошло и года, как оказалось, что они намерены ввести налог на производство вина, в ответ на что 1 марта 1631 г. в Дижоне были сожжены чучела короля и Ришелье. Городские и военные чины сквозь пальцы смотрели на чинимые грабежи и поджоги. План назначения «выборных» был отвергнут, а отмененная полетта, разрешавшая продажу и наследственную передачу должностей, — восстановлена. Интересы городской олигархии совпадали с интересами крестьянства.

В 1630 г. попытка заменить региональную автономию системой «выборных» спровоцировала восстание в Эксе. Вооруженные горожане, поощряемые городскими властями, чиновниками и зажиточными торговцами, бушевали на улицах 19 сентября, а герцог де Гиз, которого Ришелье хотел лишить звания губернатора Прованса, ничего не предпринимал. Фракция парламента, известная под названием «Cascavéoux» — по изображенному на их знамени колокольчику на белой ленте, — подняла на восстание городских ремесленников и сельских рабочих и 3 и 4 ноября повела их на дома своих противников-парламентариев, на знамени которых красовалась синяя лента. Две фракции вступили в открытый бой, и «синяя лента» запросила помощи у королевы-матери. В конечном итоге мятеж угас. Прибыл Конде с войсками, приказал повесить нескольких человек и восстановил порядок. Король снова отменил проект введения института «выборных» (élus) — в обмен на немалую сумму денег, — и полетта снова была восстановлена.

В 1631 г. народные восстания вспыхивали в Париже, Бордо, Пуатье, Марселе, Орлеане и Эксе. Самым серьезным был мятеж в Лангедоке в 1632 г., когда Монморанси хотел объединиться с Гастоном Орлеанским и Марией Медичи. Города искали компромисса с Ришелье и были готовы платить за свою автономию. Однако сельская местность терпела огромный ущерб от армий, которые воровали, мародерствовали, уничтожали фермы и скот, насиловали женщин и убивали мужчин. Письменно зафиксированы десятки случаев беспорядков. Конечно, не все они были связаны со сбором огромных денежных сумм, требуемых для ведения враждебных действий против Испании, или непосредственно с теми бедствиями, которые терпела провинция. Но потребность в деньгах была весьма настоятельной и неотложной, а ситуация в сельских районах порой складывалась просто отчаянная. В результате одного или двух самых серьезных столкновений, произошедших в 1630–1635 гг., погибли тысячи человек.

Именно на этом фоне Ришелье, по натуре человек тонко чувствующий и сдержанный, в размышлениях и молитвах искал способ проведения своей политики, в соответствии с которой достижение величия Франции должно было стоять на первом месте, и преимущества этого были, с его точки зрения, достаточно очевидны, для того чтобы оправдать людские страдания и смерти как внутри страны, так и за ее пределами. Это было не только торжеством культа gloire Франции, но и результатом спокойного, обдуманного и внутренне оправданного перед Богом и совестью решения умного и благочестивого богослова, полностью отдающего себе отчет в своей приближающейся кончине и готового ответить перед высшим судом за все, что он сделал. Происхождение Ришелье, условия его воспитания в сочетании с этическими нормами эпохи культурного оптимизма породили его собственную систему духовных ценностей, которую он сам искренне считал христианской в основе своей. Что же касается тех, кто расходился с ним во взглядах, то они часто считали, что авторитет церкви должен гораздо шире распространяться на светскую сферу, нежели это позволяли умеренно галликанские воззрения Ришелье.