Димитр Димов - Табак

Павел продолжал:

– Предположим, я позвоню насчет паспорта товарищу Лукину Никодимову и попрошу его принять тебя. Он тебя примет, вежливо попросит присесть, но окинет с головы до ног таким пронзительным, леденящим взглядом… Он знает о тебе все. Через его руки прошли документы о преступлениях «Никотианы» и Германского папиросного концерна. А ведь ему долгие годы приходилось скрываться, работать в подполье, и подчас жизнь его висела на волоске: за ним следили агенты того мира, к которому принадлежишь ты… Может быть, глядя па тебя, он вспомнит об истязаниях, которые перенес в полиции, и о своих зверски замученных товарищах… Он исполнит мою просьбу и выдаст тебе разрешение на паспорт… Но скажи, смогу лп я равнодушно отнестись к тому, что он подумает обо мне?

И она снова ответила:

– Нет, не сможешь.

Они въехали в ущелье. С Витоши потянуло холодом. Павел продолжал спокойным и твердым голосом:

– Представь себе партийное собрание, на котором сидят мои товарищи… Кто-нибудь из них встает и спрашивает, почему я покровительствовал женщине, замешанной в аферах «Никотианы» и Германского папиросного концерна. Я даю какие-то объяснения, затем наступает молчание… Да, тяжелое, свинцовое молчание, которое очень много значит на наших партийных собраниях. Никто не выступает ни за, ни против меня, все молчат… Разве смогу я вынести это?

Она вдруг спросила упавшим голосом:

– Зачем ты говоришь мне все это?

– Чтобы ты возненавидела меня, – ответил он. – Чтобы ты поняла, что я ничего не могу, а может быть, и не хочу делать для тебя. Так тебе самой будет легче…

– А ты помнишь ту ночь?

– Какую ночь?

– В Чамкории. – Ирина тихо засмеялась. – Ты был на нелегальном положении и собирался уйти в горы… Ты боялся, как бы я тебя не выдала, и оборвал телефонный шнур, а потом легкомысленно проболтал несколько часов с женщиной из враждебного мира. Тогда между нами что-то и возникло.

– Возникло… – пробормотал Павел. – Но может быть, это была лишь ночная иллюзия…

– Не надо притворяться грубым! – грустно сказала Ирина. – То, что я испытала тогда, никогда больше не повторялось.

– Это тебе только кажется, – возразил он. – Такое же чувство ты испытывала ко многим мужчинам.

– Ты не прав, – глухо проговорила она.

– В чем?

– Ты неправильно судишь обо мне… Лила, та лучше меня понимает.

– Она слишком чиста и о других судит по себе.

– Ты думаешь, я чего-то добиваюсь от тебя.

– Давай лучше не говорить об этом, – сказал Павел, искоса взглянув на нее.

– Не бойся, я не повисну у тебя на шее, – горько и гневно сказала Ирина.

– Я и не боюсь. Но я никогда не пойду тебе навстречу. А если бы пошел, стал бы изменником. Я изменил бы своему миру, своим товарищам, всему, за что боролся двадцать лет… И если я встану на этот путь, я потеряю право называться коммунистом, потеряю свое «я», и тогда ничего не останется от человека, который тебя взволновал в ту ночь.

Наступило молчание. Наконец Ирина тихо промолвила:

– Да.

Павел вдруг почувствовал, что Ирина опять, как в Чамкории, всколыхнула в нем какое-то волнение.

Машина, тихо урча, ползла по пологому склону. На перевале перед ними раскинулся солнечный синий простор юга, окаймленный на горизонте гигантскими горными цепями, – безбрежная синяя стихия, в которой еще совсем недавно действовали отряды партизанской бригады. В этих горах высились дикие, неприступные скалы, среди которых свил себе гнездо партизанский штаб – трое бесстрашных сильных мужчин и одна женщина, спаянные преданной дружбой и гранитным единством партии. Майор умер в землянке от воспаления легких, за южными склонами гор, там, где тянулась болотистая равнина; во время атаки погибли Динко и Шишко – лучшие бойцы бригады, люди, которых штаб посылал всюду, где надо было отбить нападение или сокрушить врага. И, глядя на далекий горный хребет, с которым было связано так много воспоминаний, Павел понял, что сидящая рядом с ним женщина снова пытается оторвать его от того мира, где переплетаются горести, надежды и радости миллионов людей, всего человечества, а сейчас эта жизнь казалась Павлу прекрасной поэмой.

Он взглянул на Ирину, увидел слезы в ее глазах, но сердце его не дрогнуло: он догадался, что она просто оплакивает себя.

Они подъезжали к родному городу. Шоссе петляло среди невысоких холмов с красноватой песчаной почвой, покрытых виноградниками и табачными плантациями, с которых уже был убран табак. Нежаркое солнце и осенние краски природы навевали грусть. Уже более получаса Ирина и Павел не проронили ни слова. Павел откинулся па спинку сиденья и незаметно задремал, полузакрыв веки, так что длинные ресницы затеняли золотистый блеск его глаз. Он был измотан круглосуточной работой. Ирина смотрела на него печально, но без обиды и гнева. В дремоте его было что-то юношеское и свежее – так спит человек с чистой совестью, со спокойной душой. И тогда Ирина подумала, что этот мужчина, который па восемь лет старше ее, в сущности, гораздо моложе, чем она, и душой и телом. Автомобиль подбросило на ухабе, Павел очнулся.