Димитр Димов - Табак

– Как командир?

– Ты про Шишко спрашиваешь? Жив и здоров, ничего ему не делается! – возбужденно ответил связной.

– Про нашего командира спрашиваю, черт, – взорвался Мичкин.

– Не знаю. – Связной взглянул на него с испугом. – Я видел только, как его выносили из-под огня…

Появление моторизованной колонны и меры, предпринимаемые против нее, всецело владели вниманием Мичкина. А Ирина так быстро уехала, что он даже не успел расспросить ее о состоянии Динко.

– Куда ранило командира? – спросил Мичкин.

– В живот… Вся рубаха была в крови.

– Передай Шишко, чтобы для пего сделали носилки из веток… Да пусть не очень медлит с сигналом.

– Передам, – ответил связной и побежал обратно.

Мичкин опять посмотрел на горы. Замедлив ход, немецкие машины осторожно спускались по последнему изгибу шоссе, который, вероятно, был очень крут и труден для езды. Мичкин понял свою ошибку. Если бы он вовремя сообразил, они успели бы заминировать шоссе па горе. «Эх, голова баранья, как же это я!..» – простонал он и в сердцах ударил себя кулаком по бедру, воображая, что было бы, если б одна из этих машин взлетела в воздух на уклоне… Из тех, что шли вслед за нею, не меньше пяти натолкнулись бы друг на дружку. Мичкин опять начал ругаться, но на этот раз он поносил свою собственную нераспорядительность. Он унялся лишь тогда, когда подумал, что Данкин, должно быть, расставил мины на шоссе и его обочинах в шахматном порядке. Это должно было задержать немцев и оттянуть их атаку на холм по крайней мере на четверть часа.

Кто-то снова окликнул Мичкина по имени. Бывший разносчик молока обернулся и увидел Ляте, которого он посылал вместе с другим бойцом принести оружие и патроны раненых, неспособных участвовать в бою.

– Командир умер от ран… – скорбно сообщил македонец. – Вот его бумаги и автомат.

Ляте подал Мичкину целлулоидный планшет с картами, автомат и дальнобойный пистолет Динко. Мичкин повесил планшет с документами и картами себе на плечо и суеверно вспомнил, что носить вещи убитого – не к добру. Наступило хмурое молчание, которое сильнее, чем слова, выражало благоговейное уважение к памяти убитого командира. А в это время на станции взорвалась последняя цистерна, и пылающий фонтан бензина осветил ярким желто-красным светом угрюмые и суровые лица партизан. В клубах черного дыма маячили силуэты людей, согнувшихся под тяжестью пулеметов и ящиков с патронами. По равнине к подножию гор также двигались маленькие группы. Отряд отходил.

– Товарищи, кто возьмет оружие командира? – спросил Мичкин.

Один из бойцов молча взял автомат, другой – пистолет. Остальные разделили между собой патроны. Кто-то сказал:

– Что нам делать с Варварой?

– А что с ней? – спросил Мичкин.

– Сидит в канаве у шоссе… Молчит и никому ничего не отвечает. Вроде как помешалась.

– Перевязали ее?

– Да. Докторша и ее перевязала. Рана у нее пустяшная.

– Отведите ее на перевязочный пункт. О ней позаботятся товарищи, которые будут уходить оттуда.

– Она не хочет никуда идти.

– Тогда оставьте ее.

И опять Мичкин посмотрел на шоссе. Машины спускались, исчезая в небольшой лощине, по которой шоссе, вероятно, тоже петляло. Но после лощины дорога устремлялась к холму, прямая как стрела. Теперь рев моторов стал очень громким. Он казался напряженным, злобным, яростным. Бензин уже сгорел, но начальник колонны спешил по крайней мере отомстить за него. А Мичкин думал о минах, расставленных Данкиным па шоссе, в повторял про себя: «Сюда, сукины дети, сюда!.. Сейчас вы увидите, что вас ждет… Пока вы приготовите свои минометы, мы отойдем».

Но его внимание неожиданно отвлекла стрельба, вспыхнувшая на склоне горы. Доносилась она с той стороны, куда отошли первые группы отряда. Мгновение спустя в небо взвилась зеленая ракета. Кто-то негромко выругался. Зеленая ракета означала, что в тылу – противник. Мичкин тоже выругался, но не потерял присутствия духа и сказал успокаивающе:

– Все по местам! Это засада белых андартов… обыкновенных паликаров [67]… Наши с ними разделаются легко.

Но Мичкин знал, что это были отлично вооруженные бандиты, которые получали от греческих торговцев табаком деньги, от англичан – оружие, а от немцев – паек. Самые развращенные и жестокие негодяи на свете, они с одинаковым усердием служили трем сторонам. Больше всех они ненавидели коммунистов, потом – болгар, а люди, которым они сейчас устроили засаду, были и коммунистами и болгарами.