Райдо Витич - Имя - Война

— Жива?

Она не знала.

— Ну, ты ненормальная, — вздохнул.

Сел, сгорбившись и, вдруг дрогнул, плечи опустились. Всхлип и грязная рука взъерошила ежик волос. Опять всхлип — парень закачался.

Плачет?

Лене стало так жаль мальчишку, что рука невольно потянулась к нему, желая дотронуться, погладить, успокаивая. Но простое движение вызвало такую боль, что девушка вскрикнула от неожиданности и сама чуть не заревела, не заорала. Но рот кривился, а крика не было — больной хрип и судорожное сжимание здоровой рукой раненную.

— Мамочки, мама…

И затихла, тяжело дыша, зажмурившись, чтобы не выпустить слезы наружу. Нельзя, неправильно. Парень плачет, значит ей нельзя. Вместе не правильно.

А почему — не объяснить да и не важно. Главное что выдумка помогает справиться с собой.

— Потерпи, потерпи, — шепчет мальчишка. Он верит, что она выдержит, верит, что потерпит — нельзя его разочаровывать. Ему это важно, ей — важно.

Лена открыла глаза, выдавила, подрагивая от боли:

— Нормально.

Зеленые глаза ей не верили, но подбадривали.

— Зовут-то как?

— Ллее… Пчела.

И как отрезала, лишив себя имени. Оно было, когда не было войны, и вернется к ней, когда война закончится. Лена могла плакать, сожалеть, бояться, она не могла убить, не могла выстрелить в живого человека, не умела ненавидеть, не смела огрызаться, ругаться, нарушать правила. Лены больше нет — есть Пчела, которая будет виться над фашистами и кусать до изнеможения. И ей ровно на законы, ей не жаль упырей, ей не страшно. И нет иных прав и правил кроме одного закона — бить фашистов пока жива, пока сердце стучит, пока хоть один из них жив.

Лена сжала зубы и приказала себе сесть. Рывок и стон. На лбу выступила испарина. Девушка согнулась, обхватив руку, и ткнулась лбом в свои колени. Дурнота подступила к горлу, в ушах зазвенело и от боли хотелось заорать в голос. Но сдержалась, перетерпела и та чуть отступила.

— Сумасшедшая, — вздохнул парень. — Всяких видел, но такую, — головой качнул и потянул с себя гимнастерку, тельник. Оголил худой торс, выказывая кровавую борозду от уха через шею до ребер. — Ты хоть понимаешь, что тебя убить могли?

— А тебя? — выдала глухо. Парень промолчал. Глянул на нее сурово и, зубами помогая рукам, начал рвать исподнее:

— Перевязать надо, легче станет. Но будет больно.

— Потерплю.

— Куда денешься? Вот ведь дура девка, куда полезла? Сидела бы дома…

— Что сам не сидишь?

— Я б сидел — кто б дал, — сплюнул в сторону.

— Дезертир? Сам в плен сдался? — прищурилась недобро. Парень глянул, как пощечину отвесил и от сердца девушки отлегло — свой, не гад.

— Сдался, как же… Я бы им сдался, тварям, не контузило бы, — прошипел, осторожно отодвигая поврежденную ткань кофты с руки девушки. И вдруг рванул ее, оголяя кожу. Лена взвыла и рухнула на траву. И замолчала бы — да не могла, крутило от боли, рык сам из горла рвался.

— Зажми зубами! — приказал парень, сунув ей в зубы палку. Начал рану перетягивать лоскутами, и челюсть девушки сама сошлась с такой силой, что палка сломалась, хрустнула под давлением.

— Тьфу! — выплюнула и прикусила собственный палец, чтобы не закричать. Боль разлилась от макушки до живота, так что дышать трудно стало, а перед глазами потемнело.

— Терпи, раз воевать взялась, — ворчал солдатик. — Придумала ты конечно отлично, ничего не скажешь. Выступила. Башку бы оторвать тем, кто тебя отвлекать послал. Я в первое мгновение подумал — мерещиться мне с голодухи. Вылезла русалка из леса, певица, блина. А ну, шмальнули б по дурной башке? Это кто умный у вас такой?

Замолчи! Замолчи!! — кричала мысленно Лена. И обессилела, сникла, будто провалилась в бездну. Боль далекой стала и шелестела как голос мальчишки:

— Не вздумай отключаться, нам идти надо. Фрицы могут собак пустить по следу — с них станется. А мне тебя не утащить, сил нет. Живот с голодухи к хребту прилип. Понятия не имею, на каком горючем такую дистанцию дал? Ты тоже не знаешь? Бывает.

— Сила… духа…

— Ага, ага. Только духу б подкрепиться. Ничего, может, где деревня недалеко, дойдем, авось пустят переночевать, накормят, — затянул узлом концы повязки — косынки на шее девушки, вытянулся на траве, в небо уставился. — Я б отработал. Я ж на все руки — и жнец, и плотник и на дуде игрец. Меня Леня зовут, — повернулся лицом к Лене.

Девушка ртом воздух глотала, мутно еще в голове от боли было и она с трудом понимала, что ей говорит солдат.

— Ты не кисни только, — по ее мутным глазам понял, что она не в себе. — Нельзя, говорю. Сама же на пулю нарвалась, сама ее звала.