Р. Грейвз - Золотое руно

Аргонавты согласились обращаться с Ясоном, по крайней мере, при посторонних - с крайней любовью и почтением, дабы возвысить его в глазах Медеи, которая будет следить за играми с дворцового балкона. Они выдвинули его представлять их в метании кольца, стрельбе из лука и прыжках, и его результаты, хотя они не показались бы примечательными в любом греческом городе, вызвали восхищение хозяев. Ибо колхи, хотя они и храбры - народ ленивый и нетренированный и, подобно своим сородичам-египтянам - отвратительные стрелки из лука. Сам Ээт зрителем не был: он заявил, что не выносит любого зрелища, которое напоминает ему о его молодых годах в Греции, но, возможно, он также предвидел, что его подданные-колхи не завоюют на играх много наград.

В сущности, аргонавты вышли победителями во всех состязаниях, кроме игры в бабки, которую презирали, как детскую забаву, в которой колхи достигли просто поразительного искусства. Апсирт, колхидский чемпион в классической борьбе, проявил невежество в отношении простейших принципов этого искусства. Выйдя против Кастора, он сразу же прыгнул вперед, чтобы схватить его за колено. Но Кастор был слишком проворен для Апсирта, он схватил правой рукой левое запястье противника, а левый локоть левой рукой, быстро вывернул ему руку, поднял ее над своим левым плечом и перебросил Апсирта через голову. Во время второй схватки Кастор, несмотря на попытку захватить и сломать один палец, почти сразу же обхватил его вокруг талии, встряхнув, лишил равновесия и с позором швырнул на спину.

Ясон не вышел в зал к ужину в тот вечер, сославшись на то, что в результате перенапряжения на состязаниях его вдруг одолел возвратный тиф; он должен закутаться в одеяло и пропотеть. Поскольку такие болезни достаточно распространены в Колхиде, никто не заподозрил обмана.

В сумерках его навестила Медея. Она явилась под видом согбенной и хромающей старой ведьмы и принесла ему одеяла, чтобы закутаться. Он вообще не обращал на нее никакого внимания, пока она не сказала ему дрожащим голосом старой бабки:

- Господин мой, я - Медея, - и тут же рассмеялась, вытерла нарисованные на лице морщины, сбросила капюшон со своих великолепных золотых кос, бесформенные войлочные башмаки, сорвала ржаво-черный полотняный балахон и встала перед ним, стройная и прекрасная, облаченная в белое одеяние, изысканно расшитое золотыми листьями плюща и еловыми шишками.

Ясон сбросил с себя одеяла, поспешно провел по волосам гребнем из слоновой кости и стал перед ней, высокий и пригожий, одетый в пурпурную рубаху, обшитую золотым галуном и украшенную у горла и на плечах янтарными подвесками - то была добыча, которую он захватил при разграблении дворца Амика, царя бебриков.

Эти двое стояли, глядя друг на друга некоторое время, ничего не говоря, оба - равно удивленные от того, что при близком взгляде еще ярче стала красота, которую они видели на расстоянии. Медее показалось, будто они - два дерева; она - остроконечный болотный кипарис, в он - золотой дуб, который еще выше ее. Корни их переплелись в земле, ветви их шевелил один и тот же южный ветер. Первым их знаком приветствия друг другу было не слово и не рукопожатие, а трепетный поцелуй, и все же чувство стыда сохранило торжественность встречи, и Ясон не воспользовался случаем, чтобы обойтись с ней столь же запросто, сколь обошелся при первой встрече с царицей Гипсипилой.

Ясон заговорил первым:

- Прекрасная госпожа, ваши священные чары не преувеличивают. Есть жрицы Матери, у которых - двойное зрение и которые используют его, чтобы уничтожать и разрушать, а ты своим обычным зрением целишь и восстанавливаешь.

Медея ответила в удивлении:

- Ты - первый мужчина, который меня поцеловал или которого я поцеловала с тех пор, как я была ребенком и отец качал меня на коленях.

Ясон сказал:

- Позволь мне надеяться, что никто другой, кроме меня, никогда не получит снова такого наслаждения, пока, возможно, однажды, сын-младенец не обнимет тебя за шею, не поцелует тебя и не назовет матерью.

Она сказала:

- Да может ли это быть, моя дорогая любовь? Разве ты не знаешь, что мне приходится принимать сватовство старого Стира, албанского поедателя вшей и что ради блага государства я не могу отказаться за него выйти, а должна буду улыбаться ему, когда он увезет меня в свою угрюмую горную крепость на Каспии. О, но я не могу ничего больше сказать, не могу поведать тебе, какой ужас и отвращение охватывают мое чрево при мысли об этом союзе, ибо отец мой сурово запретил мне жаловаться кому бы то ни было.