Владимир Кораблинов: Воронежские корабли

Дул ветерок, на стальных спицах вертелись мельнички и петухи, повизгивали, поскрипывали, звенели.

И дорожки были посыпаны красным песочком, а деревца – липа, акация – росли подстриженные, аккуратные. И в их негустой, пестрой тени ласково шелестела фонтаны, или, по-русски сказать, водометы.

Тут все было в особицу, все иное, не наше, чему много дивились и горожане и работные мужики. Вся эта нерусская благодать была им чужда и даже ненавистна.

И была еще в слободе немецкая церковь, кирха, вся узкая, голенастая, как скворечня. Она стояла недалеко от нашей Успенской. И как, бывало, затренькает жиденький, словно бы надтреснутый, немецкий колоколец, так дьячок успенский Ларивон злобно плюнет и погрозится волосатым кулаком:

– У, аспиды! Пропасти на вас нету!

Подальше Немецкой слободки стоял канатный завод. И там под навесом высились бурты всяких канатов – тонких и средних, и толщиной с хорошее бревно.

И кузни, целая улица, с их звоном и тяжким перестуком больших и малых молотов.

И еще множество лепилось по берегу хибарок – получше и похуже. Иные – бревенчатые, иные – плетневые, а не то – просто землянки: одна крыша, и все.

В них жили наши русские мастера.

А работные мужики – те валялись где попало, их жизнь была каторжная.

И хотя вокруг верфи стояла огорожа и стражники никого из работных за нее не выпускали, все-таки люди ухитрялись убегать с корабельного строения.

Они убегали на Дон к казакам. Адмиралтейство зачисляло их в нетчики и разыскивало. И каких ловили, тех били батогами и возвращали обратно, на верфи. А у непойманных ковали в цепи семьи и разоряли дома.

За самый малый проступок тут лупцевали нещадно и даже казнили смертью.

е которой господин адмиралтеец Апраксин, осерчав за углянскую конфузию, хочет на Афанасии Пескове сорвать зло, но появление кавалера Корнеля направляет события по другому пути

Господин адмиралтеец Федор Матвеич Апраксин с утра пребывал в меланхолии. Вчерашний гезауф [2]выходил чесночной отрыжкой, кружением головы и воспоминаниями.

Воспоминания были одно хуже другого: чего-то, заспорив, подрался с ижорским герцогом Алексашкой. Ухватил его за парик. А тот, нахальная морда, жеребец (на нем воду возить!), тот давай над стариком силу показывать – загнал господина адмиралтейца под стол и кричал:

– Ку-ку! Где ты, дяденька?

И Питер Бас [3]смеялся, и все гости ржали. Нашли потеху. Да над кем? Над царицыным единоутробным братом!

Ну, Питер, бог с ним – он сам государь. А то ведь голландская мразь, чухна, матросня нерусская – и те ржали… И энтот, брылястый, какой намедни припожаловал с государем, француз или кто, кавалер Корнель или как там его, – энтот от смеху даже и говорить не мог. Только манжетками махал.

«Ишь ты – дяденька! Тебе, сукин сын, холуйское отродье, черный кобель дяденька! Ижорский герцог!»

Господин адмиралтеец выпил квасу, пощупал голову: болит.

– Герцог! – фыркнул насмешливо. – Герцог!

И явилась проказливая мысль – завести щенка и дать ему такую кличку. И тогда громко звать: «Герцог, Герцог! Тю-тю-тю!»

Меланхолия помаленьку проходила. Он подумал: хорошо б сейчас пососать моченого яблочка…

И сразу вспомнил про позавчерашний царев указ орловскому воеводе и что Афанасий Песков уже, может быть, привел мужиков и привез яблоки.

Крикнул камердинера, велел подать епанчу [4], шляпу и трость.

По скрипучим лесенкам, темными, низкими переходами, пошел из покоя в покой, громко стуча тростью.

В каждом покое были иконы и лампады – розовые, зеленые, голубые. Перед лампадами брал треугол наотлет в левую руку и крестился.

Он государю был верный пес, на все глядел глазами Питера, но обиходную старинку любил втайне – эти всякие там боковушки, половички, лампадки, домашнюю тесноту, жаркие печи, пирог с ливером, счет предкам – кто от кого. Древо рода.

А род-то был захудалый. Лишь приблизившись ко двору, Апраксины вознеслись.

Но господин адмиралтеец презирал новых: Меншикова, Шафирова, Ягужинского. Один пирогами торговал, другой из жидов, третий – черт его знает кто, барабанная шкура, горлопан.

А Апраксины все ж таки с царями в родстве.

Мысль о щенке укрепилась. Меланхолия становилась легче.

На крыльце рванул ветер и чуть не сорвал шляпу. Вчерашний снегопад кончился, опять капель потекла. Но мокрый южный ветер штурмовал с отчаянной силой.

Господин адмиралтеец подумал, что раз потянул такой ветер – жди ранней весны, большого паводка. В ночь с Дона прибыла вода.