Тулепберген Каипбергенов: Непонятные

— Хан знает, что вы ищете?

— Не только знает. Помогает искать. Джигитов дал, пусть, говорит, распотрошат гору, доберутся до сокровищ.

— Ему своих мало?

— Предела богатству нет, как нет предела желаниям. Ты ведь тоже что-то ищешь?

О богатстве не думал Ерназар. К чему оно? Есть у него конь быстроногий, второго не надо. Второго он отдал несчастному Касыму, которого чуть не убили хивинцы.

— То, что я ищу, не в камнях и не в хурджуне. Я хочу блага своему народу. Обездолен мой народ…

Загадочным все-таки был этот юный каракалпак. Похож на закатное облако, что окрашивается то одним, то другим цветом. Не поймешь, какое оно в самом деле. Оставил ложку русский, стал разглядывать Ерназара.

— Как кличут-то тебя?

— Ерназаром!

— Запомню… А я — Грушин! Ты тоже меня запомни. Благо, которое ты хочешь добыть народу, не в слове. Дай ему сокровища, что на земле и в земле. Что на земле, дать легче, что в земле — труднее. Тогда понадобится Грушин. Понял?

— Понял, ага!

Теперь за дело! Хоть и велика гора, а надо все же ее распотрошить…

— Можно мне помочь вам?

— Отчего же нельзя? Камней всем хватит. Их тут господь бог набросал, за всю жизнь не переберешь…

Верно, камней всевышний накидал щедро. Десять помощников Грушина и одиннадцатый — Ерназар — трудились в поте лица, орудуя кирками, молотками и просто голыми руками, однако перетащили и раскрошили всего лишь сотню камней. Разбитые, они не сверкали ни золотом, ни серебром. Не чернела и нефть.

— На сегодня хватит, — остановил работу Грушин, когда солнце скрылось за горой и синие тени легли вдоль берега.

Абдурахман снова развел огонь под треногой и водрузил на нее черный от дыма котел.

— Вы сказали, ага, что наслышаны о каракалпаках, — напомнил Ерназар Грушину слова его, произнесенные при знакомстве. — Хорошо ли говорят о моем народе в России?

— Мало говорят. Слишком далеко живете от нас, а когда за истиной надо ехать тысячи и тысячи верст, мало кто проявляет желание добыть эту истину. О каракалпаках я узнал больше из книг. Забредали в ваши края путешественники, они-то и поведали людям про жизнь на берегах Арала, Сырдарьи и Амударьи. Сохранилось кое-что в придворных канцеляриях, донесения послов, прошения на имя императрицы. Указ Елизаветы Петровны о принятии каракалпаков в русское подданство попал мне в руки. Великий указ, добрым словом высказано в нем желание России взять под свое покровительство малый народ.

— Держали в руках его? — засветился весь Ерназар.

— Держал и читал.

— А народу нашему сказали, будто он уничтожен. Будто отказалась от нас Россия…

Нахмурился Грушин. Складка суровая пролегла над бровями.

— Недруги сказали. Много их развелось, будто спасения хотят людям на этом и на том свете, а не о спасении думают — о гибели. Толкают на братоубийственную войну, вражду разжигают между соседями, неверие друг к другу сеют. Неверие, братец, хуже огня, души сжигает.

— Кто же посеял у русских неверие к нам? — спросил Ерназар.

— Не так спрашиваешь, братец! Кто посеял неверие к русским у каракалпаков? Дело-то Маман-бия никто не поддержал. Смельчаки, направившие коней своих на север, погибали в пути.

— Но и Россия не шла к нам навстречу? — заметил с обидой Ерназар.

— Было и такое, — согласился Грушин. — Сама кровью истекала в схватке с врагом. Полчища целые навалились на Русь. Тут не протянешь руку брату малому, рука-то держит меч и щит… Выпусти только, враг в горло вцепится.

Вздохнул Грушин, вспоминая прошлое, такое тяжелое для его родины. Воспоминания, однако, не помешали ему принять укор гостя.

— Вина тут обоюдная… Наша вина, правда, потяжелее. Мы и старше, и сильнее вас, а вот в обиду дали. Не знаю, на ком грех: на царе или на слугах его. Есть грех. Смыть бы надо его…

Тронуло Ерназара признание Грушина. Повинился он вроде бы перед каракалпаками и сделал это искренне.

— Сейчас-то рука русских свободна? — робко полюбопытствовал Ерназар.

Улыбнулся Грушин.

— Наверное, свободна, да ведь не протянешь ее народу, который не просит помощи. Соседи-то застрекочут, как сороки: русские вмешиваются в дела мусульман, не пускайте русских на землю, освященную именем пророка. Стрекот этот подхватят турки, персы, англичане…

Все, кто был у вечернего огня, слушали Грушина затаив дыхание. Удивительное говорил этот русский. Он знал не только тайны земли, но и тайны судеб человеческих. Судил ханов и царей, как бек или бий судит простого пастуха.