Авенир Крашенинников - Затишье

Иконников, чуть прищурясь, глянул на портрет императора, лаково блестевший над Лошкаревым; император был подробнейше выписан среди тяжелых знамен на белом иноходце, изящно попирал розовый вольтрап с золотыми царскими вензелями.

— Это уже второе впечатление, ваше превосходительство. Первое было в феврале. Крестьяне приняли манифест, также примут уставные грамоты. Затем вспыхнут волнения, когда начнется размежевание земли…

— Верно он говорит, — обрадовался Комаров. — Не давать поблажки сегодня. В бараний рог скрутить сочинителей, поджигателей, студентов!

— Государь предупреждал нас, — остановил его Лошкарев, — в столь сложной обстановке действовать спокойнее, возможно осмотрительней и мягче.

— Частное сообщение, ваше превосходительство, — опять вытянулся Комаров. — В Пермь административно прибыл бывший студент Горного института Бочаров. Хранение прокламации «К молодому поколению». Поселен в Разгуляе у вдовы Поликуевой.

По сухому лицу губернатора пробежала тень, губы вытянулись, обнажив белые десны:

— Мы изгоняем от себя, они гонят к нам. Сами широко сеем… Вы свободны, господа!

Иконников с облегчением втягивал в ноздри студеный воздух, Кучер его Яков обернулся с козел, стянул с себя маску наличника:

— Шибко гнать-то, Александр Иванович?

— Шажком поедем.

Он поудобнее устроился в легковых своих санках, прикрылся полостью. Голова была тяжелой, покалывало под лопаткою. И все-таки день опять позади, и в библиотеке ждет жена, ждут товарищи.

— Трогай, Яша.

Кучер перебрал вожжи, чмокнул, лошадь шагнула боком, опытно отрывая приставшие полозья. Поплыли назад городская управа, мужская гимназия. У лавок Хребтова, Юхнева и Сыропятова толпились девицы: покупали бумажные маски и золоченые позументы. Пермь готовилась к святкам. В домах чистили сюртуки и жилетки, крахмалили манишки, дышали на сапоги. Ресторатор Голованов поклялся, что угостит до одури, до сблева своих завсегдатаев. Щами, жарким из поросенка, сычугом, просовой кашей, орехами и водкой накачаются солидные горожане. Парни и девушки в вывернутых шубах, в саванах будут бегать по домам, целоваться в темных уголках. Старики закряхтят над преферансом. В Благородном собрании мадам Лошкарева и прочие дамы-благотворительницы заведут концерты, балы, лотереи-аллегри.

Мошна, сытость, наряды — чем иным волнуются их закоснелые умы? Мимо них, не задевая, не тревожа, проходят эпохи, не для их глаз создают гении свои вдохновенные книги и полотна. Для кого же? Ангел-император и иже с ним громко ратуют за всеобщее образование и тайно удушают его. Ибо образование — суть свободомыслие. Лошкарев прямо говорит: «Скоро не будет дворников и прачек, всем чины подавай. Не подашь — загрызут…» Нет, мещане не загрызут. Мещане будут целовать зловонный след гидры, если она не захватит лапой угла их дома!

Александр Иванович поглубже упрятал лицо в воротник. Вопросы губернатора обеспокоили. Уж не расставляет ли Лошкарев силки, неужто все еще подозревает?..

— Приехали, Александр Иванович!

Отпустив Якова, Иконников взглянул на освещенные огнистыми пятнами закатного солнца два окна библиотеки, окна жилой половины, быстро взбежал на крыльцо. Сверху уже спешила жена, уткнула лицо в его шубу. Он провел ладонью по ее волнистым волосам.

— Простудишься, Анастасия. Что Сашка?

— Феодосий с ним играет. Дурачатся оба…

Она улыбнулась глазами, помогла Иконникову выбраться из шубы, пошла за ним наверх. Из библиотеки доносились возбужденные возгласы. Иконников узнал высокий, ломкий тенор подпоручика Михеля и глуховатый голос историка Смышляева. Опять спорят. После провала Моригеровского все расширяется трещина между сторонниками маститого историка и молодежью. Одни — за ниспошление рая земного свыше, другие — за взрыв снизу, изнутри. Одни склонны слушать церковные колокола, другие — «Колокол» Герцена. Ничего, доспорим до конца.

— Да, да, Анастасия, я сейчас пообедаю. Зови, кто голоден.

Иконников умылся, расчесал волосы, внимательно осмотрел себя в зеркале. Скоро двадцать девять. Ни молодость и ни старость — золотая серединка. Утихли благие порывы, философская мудрость появилась в глазах.

Он, сморщась, выдернул из головы седой волос, жесткий и прямой, подумал, что если так будет каждый день, можно и облысеть. Однако звон посуды из гостиной и веселые голоса отвлекли его. Он еще раз протер полотенцем бороду, поспешил туда.

Гостиная, она же столовая, была узкой и полутемной. Разросшаяся за окнами с этой стороны липа даже зимой затеняла ее. Пузатый камин теснил мебель, неся на грузном челе своем высохших и облупленных амурчиков. Но буфет был щедро распахнут, но, втиснув стулья меж стеною и столом, оживленно потирали руки, принюхивались подпоручик Михель, Феодосий Некрасов и еще несколько гостей я невольных постояльцев Иконникова. Сияющая кухарка вносила ароматную суповницу.