Виктор Мануйлов: Жернова. 1918–1953. Большая чистка

Поскребышев приоткрыл дверь кабинета, сообщил:

— Ежов ждет, товарищ Сталин.

— Проси.

Поскребышев попятился, пересек комнату охраны, остановился в дверях и, глядя в никуда, тихо произнес:

— Товарищ Сталин ждет.

Николай Иванович Ежов одернул гимнастерку, пробежал пальцами вдоль широкого ремня, расправляя складки, взял со стула папку, пошел к двери. Походя отметил, что Поскребышев, бывший с ним раньше на ты, никак сегодня его не назвал: ни товарищ Ежов, ни просто Николай. Если бы в приемной был кто-то еще, то и не разберешь, к кому обращены его слова: «Товарищ Сталин ждет…» Сталин всегда ждет. Сталин умеет ждать, выжидать, умеет терпеть и скрывать свое нетерпение — уж это-то Николаю Ивановичу известно доподлинно. Но что означает это поскребышевское безличное обращение?

Прикрыв за собой дверь, нарком внутренних дел вошел в знакомый кабинет и зашагал по длинной красной ковровой дорожке. Сколько уже пройдено по ней, а Николай Иванович все никак не может привыкнуть, что он, Колька Ежов, по прозвищу Шибздик, которого в детстве мог обидеть почти каждый из сверстников по причине его телесной слабости, шагает по красной ковровой дорожке к столу, за которым сидит самый… да, самый великий и мудрый человек на всей планете. И самый же коварный из них. От этого ноги плохо гнутся в коленях, в животе пусто, а руки предательски потеют, и приходится успевать перед самым столом обтереть правую руку о полу гимнастерки, чтобы Сталин не почувствовал робости перед ним своего наркома.

Остановившись возле стола, Николай Иванович, глядя на Сталина оцепеневшим взглядом, негромко вымолвил:

— Мне только что сообщили, товарищ Сталин: на линии Москва-Харьков сошел с рельсов пассажирский поезд, следующий в Москву. В него врезался товарняк, идущий в Донбасс с оборудованием для новых шахт. Я приказал начать расследование причин этой аварии.

— Полагаешь — диверсия?

— Пока ничего определенного сказать не могу. Снегопады, метель, снежные заносы на линиях. В любом случае — элемент безответственности налицо.

Сталин кивнул головой, молча показал трубкой на стул сбоку от своего стола. Спросил:

— Сделал?

— Так точно, товарищ Сталин, — ответил Ежов и, присев на краешек стула, положил на стол перед собой свою папку. Однако раскрывать ее не стал, говорил по памяти: — По нашим расчетам, товарищ Сталин, если иметь в виду только партийный, советский, профсоюзный и комсомольский аппараты областного масштаба, получается от пятисот до тысячи человек на основную административную единицу. Плюс к этому двести-четыреста человек из НКВД-ГБ, плюс примерно столько же хозяйственников, технической и прочей интеллигенции, в основном из тех, которые работают не по своему профилю. Что касается Москвы, Ленинграда и Киева, то расчеты по ним будут закончены в ближайшее время. Поименные списки составляются. Все это люди отсталых взглядов, большинство троцкистского образа мыслей, так или иначе связанные с антисоветской деятельностью.

Николай Иванович перевел дух, в глазах его на мгновение исчезла оцепенелость, промелькнули зрячесть и осмысленность. Он читал где-то, что только трусы и нечестные люди, тем более — замышляющие зло, отводят глаза или «бегают» ими, и потому заставлял себя смотреть на Сталина почти не мигая, в то же время не видя от внутреннего напряжения ни лица Хозяина, ни его глаз, а лишь мутное пятно, зато чутко вслушиваясь в едва меняющиеся интонации голоса.

Сталин возился с трубкой, прочищая ее специальной лопаточкой из красного дерева.

Облизав узкие сухие губы, Николай Иванович продолжил доклад:

— Отдельным списком идут журналисты, писатели, артисты и другие представители творческой интеллигенции, в основном так или иначе связанные с НКВД и госбезопасностью. Эти объединены во всякие тайные и явные товарищества и братства типа Одесского, задают тон в своих организациях, часто противопоставляя себя остальной массе творческой интеллигенции. Поскольку репрессиям подвергнутся их кураторы, секретные сотрудники также будут репрессированы.

— Кто составлял списки? — тихо спросил Сталин, продолжая возиться с трубкой.

— Списки составляли мои люди из партконтроля. Со всех взята подписка о неразглашении. Списки составлены в единственном экземпляре, писаны от руки, хранятся в моем личном сейфе.

— У тебя в партконтроле тоже приверженцев Троцкого хватает, — тихо обронил Сталин.

— Своими я займусь потом, когда в них отпадет надобность, товарищ Сталин.