А. Сахаров (редактор) - Николай II (Том II)

Государь снова посмотрел в сумасшедшие глаза великого князя, и его спокойный взгляд, очевидно, стал укрощать бешенство, исказившее черты лица Николая Николаевича.

– Ты знаешь, я решил вместо Янушкевича назначить тебе начальником штаба генерала Алексеева, – нисколько не покривив душой, бесстрастно, как и прежде, сообщил царь Верховному Главнокомандующему.

В глазах великого князя сквозь злобу забрезжила какая-то мысль. «Если Ники не втянулся в ссору и не стал оправдываться, – пришло в голову великому князю, – значит, у него есть какие-то серьёзные аргументы против моего друга Джунковского… Да и армия сейчас, пожалуй, ещё не готова к смещению монарха из-за слухов об Александре и Распутине. К тому же он сейчас явно намекнул, что не собирается смещать меня, а подкрепит популярным генералом… Да, сейчас надо кончить дело миром, а потом посмотрим, чья возьмёт… Ведь Алексеев, как мне кто-то говорил, такой же друг Гучкова, как и приставленный мною к Ники Поливанов… Надо будет только эту бумагу Джунковского пошире распространить среди общественности, в Думе, перепечатать намёки из неё в газетах… Не забыть дать команду военной цензуре не вмешиваться, если что-то подобное будет появляться в печати!.. Ха-ха, – злобно подвёл свой итог Верховный Главнокомандующий, – мы его очень скоро переиграем!..»

Маска злости на лице Николая Николаевича вдруг совсем разгладилась, в его глазах встали слёзы.

– Господи! Прости мя, грешного! – бухнулся великий князь прямо со стула на колени перед иконой, висевшей на стене вагона, и истово перекрестился перед ликом Богородицы. – Прости меня, Ники, что дал Лукавому внести искушение в мою душу, – повернулся он затем на коленях в сторону Государя и попытался через стол своими длинными руками-клешнями схватить руку Николая для поцелуя. Государь, привыкший к истерическим переходам настроения своего дядюшки от злобности к умильной слащавости, успел отдёрнуть руку.

Великий князь зарыдал.

Царь не стал его успокаивать, как бывало раньше, а устало поднялся из-за стола и спокойно сообщил хозяину вагона:

– Пойду немного разомнусь перед отъездом… Да и дождь, кажется, уже закончился…

Открывая дверь, ведущую через тамбур на улицу, Ники обернулся и обыденным тоном сказал:

– Если хочешь – присоединяйся ко мне… Поговорим о том, кому передать Северо-Западный фронт после прихода к тебе Алексеева…

Коленопреклонённый гигант, возвышаясь над столом, согласно кивал царю головой. Он был счастлив, что пока, по его мнению, всё осталось как было. Самоуверенный великий князь и предположить не мог, что добрый Ники сегодня навсегда выбросил его из своего сердца.

Август выдался в Петрограде грозовым и шквалистым. То и дело блистали молнии и гремели громы или невесть откуда набегали тяжёлые облака, разряжались короткими косыми дождями, и небо снова становилось голубым и радостным. В такие дни посол Франции Морис Палеолог приказывал закладывать вместо тяжёлой и глухой кареты лёгкую коляску с поднимающимся верхом. А под ясным небом господин посол любил ехать не спеша, любезно поднимая свою посольскую треуголку в ответ на приветствия встречных знакомых и малознакомых, благосклонно принимая энтузиазм толпы, узревшей воочию главного представителя Антанты в России, каковым сам себя считал Палеолог.

Мягкие рессоры плавно несли коляску по торцам Французской, затем Дворцовой набережной, солнце стояло ещё высоко, и к дворцу великого князя Павла Александровича на Английской набережной господин посол прибыл в разгар сияния дня. Всю неблизкую дорогу от посольства до дворца Палеолог размышлял, почему графиня Гогенфельзен, жена великого князя Павла, вчера поздно вечером сама телефонировала господину послу, приглашая его на сегодня к ней обедать, и при этом настойчиво требовала согласия Палеолога, намекая на то, что с ним очень хотели бы поговорить…

Дворцовый швейцар, в красной ливрее, расшитой золотом, и шляпе с золотым позументом, принял плащ, треуголку и трость господина посла, выкликнул зычным голосом на верх лестницы, где стоял точно так же одетый лакей, о прибытии чрезвычайного посла и полномочного министра Франции.

В гостиной было совсем немного людей, которые почти потерялись среди тёмно-синих шёлковых обоев, картин в тяжёлых рамах и обилия китайских и севрских ваз с цветами и без них. Все были хорошо известны послу, а с некоторыми из присутствующих у него сложились даже особо доверительные отношения. Хозяйка с хозяином дома сразу подошли к новому гостю и сердечно приветствовали его. За ними потянулись и остальные.