А. Сахаров (редактор) - Николай II (Том II)

Хотя Николай и любил, пожалуй, по-своему дядю Николашу больше всех из своих дядьёв, но из-за множества мелких и крупных стычек с ним в первые годы своего царствования, когда великий князь Николай Николаевич хотел сделаться его наставником и руководителем, почти регентом при живом царе, Государь несколько разочаровался в его душевных качествах и организаторских способностях. Особенно поразило царя в самое сердце истерическое поведение Николая Николаевича в 1905 году, когда он однажды разбудил царя ночью, примчавшись к нему после встречи с бунтовщиком рабочим Орловым, и пугал убийством маленького Алексея революционерами, если Государь не пойдёт на исполнение их требований…

Они с Аликс уже обсуждали вечером в день объявления Австрией войны Сербии кандидатуры на пост Верховного Главнокомандующего, первой из которых был Сухомлинов, а второй – Николаша. И супруги пришли к выводу, что для Сухомлинова было бы слишком опасным получить такое назначение – ведь его буквально съели бы не только Николай Николаевич, но и все великие князья, которые привыкли получать самые высокие посты в армии и государстве только исходя из факта своего высокого рождения, а отнюдь не в силу способностей или высоких заслуг перед Отечеством. Аликс заставила его задуматься над этим порочным порядком, и он пришёл к выводу, что после войны, если она будет, назначать на высшие должности в армии и государстве станет только по заслугам и талантам, а не по рождению.

Аликс тоже считала, что «черногорские галки» и многочисленные клевреты великого князя в придворных кругах и армии сильно раздули авторитет Николая Николаевича, а за границей, благодаря его особой дружбе с иностранными послами в Санкт-Петербурге и поездкам с поручениями Государя во Францию и Англию, Николашу воспринимали почти как официального главу всех российских вооружённых сил.

Но на самом деле, как ясно представляли себе Государь и его жена, настоящего уважения и любви армии к Николаю Большому, как иногда называли дядю Николашу в Семействе Романовых, не было, хотя многим генералам, офицерам, а особенно штатским «шпакам»-газетчикам злобность Николая Николаевича казалась силой воли, а невоспитанность, резкость манер и страсть к матерщине создавали впечатление решительности, столь необходимой военачальнику. При этом многие офицеры почувствовали на себе его вздорность и гневливость и отнюдь не испытывали к нему симпатии. На их примере вся армия знала, что великий князь к подчинённым был суров, но не справедлив. Только хор подхалимов Николаши превозносил великого князя в качестве «замечательного военачальника» и «самого лучшего» Главнокомандующего на случай войны…

С такими неприятными размышлениями Николай не заметил, как дошёл до Фермерского дворца. Он любил здесь проводить заседания Совета министров, принимать статс-секретарей с докладами, давать аудиенции послам и представлявшимся по разным поводам своим подданным. Вот и сегодня было назначено главноуправляющему канцелярией Двора по приёму прошений Мамантову, поверенному в делах в Лиссабоне Боткину и командиру Каспийского полка Искрицкому.

Мамантов уже ждал в вестибюле с портфелем, полным жалоб и прошений на имя Государя. Николай Александрович пригласил его в кабинет. Эти бумаги он всегда рассматривал только сам и тут же ставил резолюцию. Как правило, он старался помочь просителю материально. Часто – не из казённых сумм, а из личных средств. Он был добр к людям, хотя не хотел, чтобы об этом его качестве кто-то распространялся. Он считал, что помощь нуждающимся – богоугодное дело. Ибо сказано в литургии Святого Иоанна Златоустого: «Блажени милостивии, яко тии помиловани будут».

…День начинался вроде бы поспокойнее, чем было вчера, когда его без конца вызывали по телефону то Сазонов, то Сухомлинов или Янушкевич. Государь терпеть не мог этого нового способа связи. Он не разрешил поставить телефонный аппарат в своём кабинете или спальне, чтобы чужой и, может быть, неприятный голос не врывался в его частную жизнь. Теперь, когда решались вопросы войны или мира, ему пришлось забыть свою ненависть к телефону и без конца ходить в дежурную комнату камердинеров, где стоял единственный аппарат в Нижнем дворце и такой же – в Фермерском. Но сегодня, он надеялся, будет немного спокойнее…

…В те же самые часы на Дворцовой площади Петербурга, в обоих крыльях огромной подковы с аркой Генерального штаба в центре и подъездами министерства иностранных дел, выходящими на Певческий мост, кипела работа. Здесь все – и дипломаты, и генералы – были убеждены в том, что «у нас – война!».