Жан-Луи Фетжен - Вуали Фредегонды

— Теперь вас найдут только в одном лье отсюда! — . воскликнул он.

— И теперь-то уж вы меня не обгоните! — заявил Теодебер. — Отправляемся вместе, хорошо?

— Хорошо. Хей!

Мальчик ударил лошадь пятками в бока и, пустив ее галопом, помчался вперед. Готико покачал головой, потом в свою очередь пришпорил коня и поскакал за Теодебером. Белая кобыла скакала хорошо, но мальчик слишком сильно натянул поводья, мешая ей. Поравнявшись с ним, воин к тому же увидел, что ребенок недостаточно сильно сжимает ногами бока лошади. Малейшее препятствие — и он свалится на землю. Не хватало еще, чтобы он сломал себе шею…

— Вы выиграли! — он чуть придержал коня.

И, прежде чем принц успел что-то сказать, добавил:

— У вас хорошая лошадь, монсеньор. О ней нужно заботиться.

И, словно собираясь потрепать лошадь по шее, он взял поводья из рук Теодебера и пустил ее рысью.

— Теперь нужно подождать остальных, монсеньор. Здешние дороги ненадежны.

— Почему? — удивился Теодебер. — Мы ведь все еще на земле моего дяди?

Готико расхохотался от всего сердца, но, увидев нахмуренно-озадаченное выражение лица мальчика, усомнился, что слова ребенка были намеренной шуткой. Спрыгнув с коня, он подхватил поводья обеих лошадей и двинулся дальше пешком.

— Как раз уже нет, — бросил он через плечо. — Мы только что миновали Компендиум, [66] Компендиум, «кратчайший путь», ныне — Компьен. так что сейчас находимся во владениях вашего отца.

— Тогда чего вы боитесь?

— Ничего, поскольку мы сейчас союзники. И вы мой союзник даже в большей мере, чем кто бы то ни был.

Теодебер тоже спрыгнул на землю. Он уже собирался взять из рук Готико поводья своей лошади, чтобы идти рядом с ним, но вдруг передумал и снова нахмурился.

— Вы все время так говорите! — заявил он, разглядывая спутника с недетской проницательностью, которой тот даже не ожидал от ребенка семи лет.

— Как?

— Так, чтобы я вас не понял. Как будто хотите что-то сказать, ничего не говоря.

— Вообще-то, меня часто упрекают в обратном.

— Ну так скажите прямо! Почему я ваш союзник больше, чем кто другой?

Франк остановился и серьезно взглянул на юного принца. В нем, несомненно, чувствовалась сила, в этом наследнике Хильперика, и еще больше — гордыня. Может быть, в один прекрасный день он станет королем — если только раньше не умрет от чумы или не будет убит. Королевские дети обычно умирали гораздо чаще, чем простые…

— Ты принес клятву, малыш, — произнес он жестким тоном. — Ты поклялся на Библии, что никогда не поднимешь оружия против своего дяди Зигебера или его интересов. Ты уже забыл?

Теодебер не отвечал. Его лицо раскраснелось, на губах блуждала улыбка. Он округлил глаза, словно стараясь найти достойный или утонченный ответ.

— Отвечай! — повелительно воскликнул Готико, и от этого крика стайка воробьев вспорхнула с придорожных кустов и улетела прочь.

— Да что на вас нашло? Я-то думал, мы друзья!.. Нет, я не забыл, конечно, я помню! Вы довольны?

В этот момент принц выглядел тем, кем он и был на самом деле: ребенком, окруженным чужими людьми, без единого друга, у которого он мог бы найти защиту. Готико устыдился, что так резко разговаривал с ним.

— Вот так-то лучше, — пробормотал он. — Я польщен, что вы считаете меня своим другом, монсеньор. Но прежде всего я стражник короля Зигебера — это означает, что я принес ему клятву верности. И поскольку я ваш друг, я предупреждаю вас, мой принц…

Он остановился, подождал, пока Теодебер не повернется к нему, и взглянул ему прямо в лицо.

— …если вы когда-нибудь нарушите слово, именно я призову вас к ответу.

Я не знаю, какой будет твоя жизнь, мой бедный малыш. Наши враги столь многочисленны и могучи, столь победоносны, а у тебя больше нет ничего, кроме имени, которое ты носишь, и надежды твоего рода. Я молюсь о том, чтобы они довольствовались моей смертью и оставили тебе жизнь — пусть даже в бедности, пусть даже в рабстве. Все равно ты не станешь таким., как я прежде, когда у меня не было даже имени. Пока живешь, все еще возможно. Это зависит только от тебя. Конечно, ты можешь потерпеть поражение, можешь быть убит или, еще хуже, заключен в монастырь — но можешь также победить и сам выковать свою судьбу.

Именно это я и сделала. В этом меня часто упрекали, но только шепотом, издалека, потому что меня боялись. Я могла провести всю жизнь служанкой Одоверы и любовницей короля, но не этого я хотела. Я могла бы выдержать унижение от триумфа Претекстата, ставшего епископом, возвышающегося над церковной кафедрой и проповедующего святые заповеди, осмеливаясь при этом смотреть на меня без стыда, — но я не этого хотела. Твоему отцу была нужна королева — не эта вечно перепуганная дуреха, расплывшаяся от постоянных беременностей, бледная и вялая, без всяких других помыслов, кроме одного: сидеть в углу у очага в окружении своей мелюзги. Итак, я постаралась сделать все, что нужно, чтобы дать твоему отцу женщину, которой он заслуживал, единственную, которую он когда-либо любил, и — одновременно — чтобы ограничить влияние Церкви. Я это сделала, и я об этом не сожалею.