Иван Басаргин - Чёрный Дьявол

— Спроси Калиныча, он не даст соврать. Жил последнее время Черный Дьявол у него.

Но где найти Калиныча? А найти надо. О Калиныче рассказывали как о человеке, который в жизни не солгал ни единого раза… Я искал его. Часто заводил разговоры у костров таежных о Черном Дьяволе, Калиныче. Больше пытал стариков, ведь молодежь не знала о Черном Дьяволе и его друзьях. Пытался распутать клубок противоречий, мифы отделить от былей. Но дело шло медленно и неуверенно. А вскоре прошел слух, что Калиныч умер. И с его смертью отпала мечта написать «Черного Дьявола».

Так и осталась эта затея неосуществленной. Писать с чьих-то слов, не встретив Калиныча, не хотелось.

Бродил по тайге, слушал ее говор, шепот, тем и жив был. Однажды осенью я пошел послушать песни тайги. Тайга исходила стоном изюбров. Они ревели со всех сопок, звали соперников на бой. Мастистые быки ревели смело, призывно, а шильники и старики — робко, вполголоса.

Набродился. Усталый, остановился на берегу хлопотливой Ямчезы. Решил здесь и заночевать. Развел не спеша костерок, заварил таежного чая с лимонником, напился, посидел, послушал вскрики ночи, а затем прилег на хвойную подстилку и задремал. Слышал сквозь дрему, как дышала, всхлипывала, стонала, словно живая, речушка; ревели изюбры, тихо шепталась тайга. Снился Калиныч, его пес, которого я давно создал в своем воображении. Эти двое часто мне снились, но уже два года я их не видел во сне.

Чу! Громко треснул под ногой зверя сучок, рука легла на ружье. Но я не проснулся. Это уже вышло по привычке. Зверь протрещал чащей, прогремел валежником и камнями — ушел в сопку. Сладко дремалось. Костер едва тлел. Послышались шаги по тропе. Но я не открыл глаз. Человек шел тяжело, запинался. Вот он остановился около меня и густым басом спросил:

— Спишь?

— Сплю.

— Вот и дожил я до того времечка, что можно спать в тайге и не бояться людей, а звери не тронут. У них свои заботы. А ведь было… — не договорил. Пошуровал в костре, подбросил сухих бревен.

Я, сбросив дрему, чуть приоткрыл глаза, спросил:

— Издалека топаете?

— С верховий. Ходил ловушки строить, старые чинил. Мыша нонче много, должен колонок пойти. Поют «петухи»-то, — кивнул в сторону сопок.

— Поют, а че им не петь? — ответил я, все еще не открывая полностью глаз. — Садитесь к огоньку, чай есть, пейте.

— Не откажусь. Но ить к чаю еще чтой-то бы надо. Чай в тайге — главная едома.

Я поднялся и увидел перед собой старика. Он был саженного роста. Лесной великан, лесовик, который, казалось, сейчас вырвет с корнем кедр и опустит его на меня. Ручищи, будто корни выворотня. Широкая бородища лежала на его могучей груди, словно трава на осенних кочках. На глаза нависли кустистые брови, похожие на мхи еловые. Старик снял кепку-блин, из-под нее высыпались кудрявые патлы, белые, белые, как речные туманы.

Я вздрогнул, сжался, будто хотел прыгнуть в холодную воду. Сомнений не было: передо мной стоял Федор Калиныч Козин. Таким нарисовало его мое воображение. Даже невольно покосился на тьму, а нет ли там Черного Дьявола. Тряхнул головой, чтобы отогнать заблудившийся сон. Но увы!..

— Хотел дочапать до трассы, но далековато еще. Заночую у твоего огня. Вместях веселее будет. Не прогонишь?

Я нечленораздельно промычал, чуть подался от костра.

— Чай есть, може хлеб найдется, а на хлеб бы масла, так и сыт буду, — раскатисто захохотал старик, от чего даже качнулся дым в сторону. — С утра не емши. Оголодал.

Слетели остатки сна. Он, Калиныч! Но ведь… Может, все это сон?

— Вы Калиныч? — спросил я.

— Калиныч. А чо?

— Но ведь вы?..

— Умер? Жив я. Это кто-то хотел, чтобыть я умер. Дудки им.

— А вы Шарика знали? Ну, Черного Дьявола?

— Хе, знал ли? Знал. А на кой он вам? Дело давнее, с водой ушло, стоит ли ворошить?

— Расскажите!

— Можно, но ты поначалу накорми, а уж потом и сказ будет. Стали люди забывать старину-то. Раньше, бывалочи, вначале накормят, напоят, а уж потом спрос ведут. Счас наоборот: кто, откель, куда? А есть хочу. Мельчать стали люди, — махнул лапищей Калиныч и начал подвешивать котелок на таган.

Я бросился к котомке, достал хлеб, масло, копченую рыбу, сгущенное молоко, вяленое мясо, чтобы Калиныч напился чаю.

— Домой пойдешь аль кого промышлять будешь? — кивнул Калиныч на гору еды.

— Домой пойду. Свое промыслил. Ешьте!

— Ну, тогда будем есть досыта. Для чего продукт в котомке носить? Ему место в брюхе.

Калиныч ел долго и старательно. Я терпеливо ждал конца неспешной трапезы. Лишь после пятой кружки чаю, с которым он умял полбулки хлеба, рыбу, масло, мясо, тихо икнул и сказал: