Петер Пранге - Княгиня

— Сливового пудинга, синьор? — переспросил слегка изумленный хозяин таким тоном, будто именно в этих незнакомых ему словах и заключалась загадка путешествия чужестранца. — Что это такое?

— Да пирог такой, отменный на вкус!

— Так вы проголодались! Эй, Анна, послушай, синьор желает макарон! — Хозяин проворно повернулся, собравшись выйти в кухню, но вдруг замер как вкопанный. — Porca miseria! Черт подери! Вот это красавица!

Уильям невольно поднял взор. Все уставились на дверь каморки, за которой несколько минут назад исчез молодой человек. Теперь в свете последних лучей вечернего солнца показалась молоденькая девушка несказанной красоты, одетая в длинное платье со сборками на рукавах и бедрах, — надушенное колышущееся облако из муслина, кружев и бантов, и посреди всего этого великолепия золотым блеском возвещал о себе крест на груди.

— Так, Уильям, теперь можно отправиться и к моей кузине.

— Ну, что я вам говорил? — спросил хозяин, невольно протирая глаза. — Англичане могут все!

Уильям обреченно развел руками:

— Боже мой! Вот теперь-то и начнутся проблемы.

Гордо откинув голову в светлых локонах, девушка прошествовала через зал трактира и, остановившись, вызывающим взглядом зеленых глаз окинула сидевших за столами.

— Кто-нибудь из синьоров разъяснит нам, как проехать к палаццо Памфили?

Палаццо Памфили возвышался на пьяцца Навона, одной из самых главных площадей в столице. Дворец этот был возведен на месте прежнего цирка Домициана, там, где вот уже на протяжении многих столетий располагался не только самый крупный рынок, который днем оккупировали торговцы, а по ночам — городские шлюхи, но и ставшее традиционным место проведения пышных празднеств. Здесь проходили рыцарские турниры, карнавальные шествия, игрались спектакли под открытым небом на церковные и мирские темы.

Строго говоря, дворец этот, расположившийся на западной стороне площади, и дворцом-то назвать было трудно — всего-навсего несколько выстроенных в линию домов, скупавшихся в течение многих лет не одним поколением. Связанное общим фасадом четырехэтажное здание хоть и считалось резиденцией дворян, но в сравнении с действительно роскошными постройками по соседству выглядело более чем скромно. Почти везде штукатурка фасада облупилась, а в непогоду миазмы отбросов, переполнявших помойку, добирались до покоев piano nobile — бельэтажа. Да и сама семья Памфили давно не принадлежала к действительно богатым римским фамилиям. Впечатления захудалости рода не менял даже лившийся в этот поздний час из многочисленных окон свет, будто за толстыми стенами дворца бурлило великое торжество.

— Не перестаю удивляться, — воскликнула донна Олимпия, — как родители отпустили тебя в это странствие! Через Германию, Францию, Италию… Сколько же мужества надо иметь! Ты и в Венеции побывала?

— Город, полный чудес, — подхватила Кларисса с сияющими восторгом глазами. — Один только собор Святого Марка чего стоит! На башню ведет лестница, такая широкая, что по ней можно подняться даже верхом на лошади!

— Город, полный бессмыслицы, — саркастически заметил Уильям. — Вместо улиц какие-то зловонные каналы между домами, женщины разгуливают в высоченных деревянных башмаках, чтобы не промочить ноги, а из подвалов разит гнильем.

— А во Флоренции мы были в соборе, где один ученый доказал, что Земля вращается. Представьте себе — Земля крутится и не падает! Этого ученого зовут Галилей.

— Как я тебе завидую! — воскликнула донна Олимпия. — Женщина в одиночку добралась из Англии до Италии. Мне еще ни о чем подобном слышать не приходилось.

Клариссу прямо распирало от гордости, однако девушка изо всех сил старалась не показать этого и сохранить невозмутимость светской дамы. С напускным равнодушием сидела она, сложив перед собой руки на столе, когда слуги начали подавать ужин, хотя сердце ее было готово выпрыгнуть из груди. Тридцатилетняя донна Олимпия старше ее всего на двенадцать лет — но насколько взрослее, опытнее и увереннее в себе выглядит! Изящное лицо обрамляли черные локоны, плясавшие, стоило донне Олимпии заговорить; величественная и гордая стать, так импонировавшая Клариссе, ничуть не умаляла ее женственной красоты.

— Все молодые джентльмены у нас в Англии, — рассказывала Кларисса, — совершают поездку на континент, почему бы и нам, женщинам, не попробовать? Мы ничуть не менее любопытны, чем мужчины, в том, что касается житья-бытья в мире! К тому же, сколько я себя помню, мать моя всегда грезила об Италии, о ее природе, городах, шедеврах искусства. Но больше всего о солнце Италии, которое здесь светит круглый год. Бедная мама! Она так и не смогла привыкнуть к английской погоде.