Петер Пранге - Княгиня

Заметив своего друга и заступника, она вынуждена была ухватиться за косяк рамы, чтобы не упасть: побелевшее лицо, на котором четко выделялись темные, вопросительно смотревшие глаза. Глаза эти уставились на Клариссу как на привидение. На долю секунды ей показалось, что она вот-вот лишится чувств.

— О Боже мой! Нет!

Ее друг, этот сильный человек, лежал на полу скрючившись, беспомощный, словно новорожденное дитя, у которого еще не успели перерезать пуповину. Ночная рубашка потемнела от крови, в груди торчал меч, в который он судорожно вцепился руками. Чтобы выйти из охватившего ее оцепенения, княгине пришлось призвать на выручку всю свою выдержку.

— Сюда, Бернардо! Помоги мне! Скорее!

Дрожа всем телом, княгиня склонилась над лежащим, пытаясь разжать сцепленные на рукояти пальцы. Раненый не спускал с женщины остекленевшего взора, следя за каждым ее движением. Уголки рта безвольно опустились. Дышит? Или нет? Руки его оставались еще теплыми, как и застывавшая на них кровь. При помощи Бернардо Кларисса все же извлекла клинок из груди. Ощущение было такое, будто меч пронзил ее саму. Затем они осторожно, как только могли, приподняли мужчину с пола и перенесли на кровать. Тот никак не реагировал, будто жизнь уже рассталась с его плотью.

— Беги за лекарем! — велела Кларисса Бернардо, наскоро перевязав рану на груди попавшимися под руку тряпицами. — Пусть немедленно явится сюда! И еще, — тихо добавила она, — пусть и священник придет.

Оставшись одна, Кларисса опустилась на кровать. Неужели перед ней тот, кого она знала вот уже столько лет? С бескровной маской вместо лица.

— Почему? — прошептала она.

Искаженное болью лицо мужчины заострилось, щеки впали, а запавшие глубоко-глубоко глаза уставились в пустоту. И все же каким-то непостижимым образом от него исходила умиротворенная расслабленность. Может, он уже встречен ангелами и сейчас обращается к Богу? Кларисса готова была смириться с тем, что друг ее обрел наконец вечный покой, тот, который тщетно искал на протяжении всей своей жизни. Даже складка на лбу между бровей, и та куда-то исчезла.

— Почему? — шепотом повторила она вопрос, взяв его ладонь в свою.

Внезапно женщина почувствовала, что раненый ответил на ее пожатие, едва заметно, но все же она ощутила его движение. Блуждавший еще секунду назад взор замер на ней. Он жив, жив, он в полном сознании! И по его лицу было видно, что он силится что-то сказать. Склонившись над раненым, Кларисса приложила ухо к его губам и расслышала вымолвленные из последних сил слова:

— Я… я был там, на площади… Я видел чудо… Это… совершенно…

Кларисса закрыла глаза. Он раскрыл тайну! И снова его губы зашевелились, он пытался сказать что-то еще.

— Такое озарение… Моя идея… Он похитил ее у меня… Как… как он мог догадаться?

Широко раскрытыми глазами Кларисса посмотрела на умирающего. Ее встретил спокойный, испытующий взгляд, стремившийся заглянуть ей прямо в душу. Знал ли он ответ на свой вопрос?

Вдруг выражение его лица мгновенно стало другим — губы скривились в едва заметной улыбке, а темные глаза засветились удовлетворенностью: маленький, хрупкий, но все же триумф.

— Я… я все сжег… — прошептал он. — Все планы, все… он… больше ничего… у меня не похитит.

Кларисса припала губами к покрытой пятнами запекшейся крови руке, погладила мертвенно-бледное лицо, на котором, казалось, все еще блуждала отрешенная улыбка.

Она попыталась повернуть ход судьбы этого человека, присвоив себе полномочия, бывшие под силу лишь небу, а он решил пропороть себе грудь мечом. Разве кто-нибудь мог взвалить на свои плечи бремя большей вины? Такова правда, беспощадная и горькая. И, пытаясь улыбнуться в ответ, Кларисса вдруг расслышала звучавший откуда-то изнутри назойливый и недобрый вопрос, вопрос, подводивший черту под всей ее жизнью: разве шедевр, будь он даже величайшим в мире, стоит подобной жертвы?

Полуденный зной свинцовой тяжестью опустился на город Рим. Он клубился в безлюдных заулках, проникая в пазы стен, раскаляя тысячелетние камни. На небе, откуда нещадно палило солнце, словно пытаясь превратить мир в пустыню, не было ни облачка. Даже величавый купол собора Святого Петра, извечного прибежища всех христиан Рима, казалось, осел под грузом зноя.

Это было в шестой день августа 1623 года. Вот уже три недели в Сикстинской капелле заседал конклав, которому предстояло избрать нового папу. Вышло так, что большинство кардиналов свалила малярия, кто-то из них находился между жизнью и смертью, так что выбор, похоже, должен был пасть не столько на самого благочестивого, сколько на самого выносливого из кандидатов.