Владимир Буртовой - Последний атаман Ермака

— Вона-а что-о! — с удивлением выговорил Матвей Мещеряк, делая вид, что открытие подлинного имени есаула стало для него полной неожиданностью. — Ну, коли так… Добро, Митроха, то бишь князь Роман, поговори с князем Григорием, а мы идем к казакам. Обсудим завтрашний… торг с ногаями, что да как…

Митроха Клык снял одетую было суконную шапку с беличьей опушкой, опустился на лавку, а Матвей с Емельяном и Томилкой неспешно покинули приказную избу, самарский кремль с его бесконечным стуком топоров и по грязной, еще без дощатых подмостков улице пошли к строениям, где разместились на постой их ратные товарищи.

Казаки без особой радости, но с пониманием отнеслись к известию атамана о том, что по требованию самарского воеводы, который исполняет лишь волю царя Федора Ивановича по усмирению ногайских мурз, им надлежит возвратить прежним владельцам с бою взятую добычу — рухлядь и дорогую утварь из золота и серебра да каменья, у кого что имелось в приседельных сумках и кисах.

— Ну что же! — громко высказался на это Ортюха Болдырев, когда казаки утихли, выслушав слова атамана. — Возить в кисе серебряные монеты гораздо удобнее, лишь бы по цене для нас было не обидно. Как говорили и до нас старики — добро было, да сплыло, и опять будет: казак своего добудет! Не так ли, братцы? Была бы голова, будет и булава! А мы со своим атаманом еще погуляем на воле, припомним и нынешним нашим обидчикам завтрашний торг. Уверуют, что быстрая вошка первая на гребешок попадает!

Казаки нестройно посмеялись шутке Ортюхи, понимая, что теперь они не скоро вновь будут гулять по заволжским степям, а Матвей напомнил казакам, что назавтра все должно пройти мирно, без драки с ногайскими послами, чтобы вновь не вызвать на себя государев гнев.

— Коли так, — согласился есаул Ортюха с доводами атамана, — то на завтрашний день обратимся в настоящих торговых мужей! Будем торговаться до хрипоты в горле. Покажем ногаям, что и языком казаки владеют не хуже, чем саблей, сто чертей им всем в печенки, чтоб весело спалось! Вот и прознали мы, каково угощение приготовил воевода рано поутру нашему атаману! Был на пиру нищий Елизар, да только блюдо облизал! — и неожиданно с озорством добавил: — Хорошо, что еще в Москве я княжне Зульфие жемчужные бусы подарил, взятые у ханской сестрицы под Кош-Яиком! Пришлось бы возвращать, а моя женушка осталась бы без дорогого подарка!

Матвей с признательностью глянул на верного есаула, вздохнул украдкой, издали посмотрев на притихших в дальнем углу необустроенного помещения Марфу и ее подружек. Он отлично понимал, что и в душе Ортюхи, как и у самого, не без основания кошки когтями скребут: саблей добытое добро отдавать придется завтра, а вот когда из Москвы привезут казну, это еще вопрос. Да и кто знает, как на это решение самарского воеводы посмотрит прижимистый на трату государевых денег правитель и государев конюший Борис Федорович Годунов? Сказывали московские людишки, что у него деньгу можно вырвать из пальцев со слезами, словно ненароком прилипший язык к промерзшему топору в пору крещенских морозов!..

Поутру 25 октября есаулы первыми развязали перед ногайскими и воеводскими писчиками свои приседельные мешки и кисы, показывая все, что было при них после возвращения с Кош-Яика. Ногайцы радостно улыбались, узнавая дорогую одежду и утварь, сделанную где-то далеко в азиатских городах Хиве, Бухаре или в Самарканде, какие не делают на Руси и которые могли объявиться в казацких мешках только как военная добыча. Тут же начинался отчаянный торг — казаки называли такую цену, что у писчиков узкие глаза становились словно у ночных филинов.

— Зенки-то свои расщурь! — горячился пожилой казак за спиной Матвея Мещеряка. — Неужто сия серебряная чаша с позолотой по кругу не стоит названных денег?

— Э-э, чужой рот не свои ворота, не затворишь! — кричал другой казак худющему писчику. — Какую цену хочу, такую и прошу! А нет, так в Астрахань повезу, тамошним купцам с лихвой продам! За этот позлащенный подсвечник я двух добрых коней возьму!

Ногаец сбивал цену вдвое, казак упорствовал, и спор, как правило, заканчивался где-то на середине, после чего писчики писали в два списка, воеводе и послу, имя казака, вещицу и ее цену.

Неожиданно взорвался на крик Иванка Камышник, у которого не выдержали нервы при обвинении казаков в разбойных нападениях на ногайские улусы и особенно на погром их столицы Сарайчика.

— На ваш стольный Сарайчик ходили казаки по воле российского государя Ивана Васильевича в наказание за ваши бессчетные набеги! Не вы ли, собравшись с крымцами да сибирцами жгли наши села и города? Не вы ли уводили десятки тысяч русских людей в неволю, бесчестили женок и девиц? За это были биты казаками, за это в отместку казаки соромили ваших женок! А будете и далее лиходейничать, то и ваш хан Урус начнет бегать по степи, как бегал от атамана Ермака хан Кучум, находя спасение в дальних уголках Сибири! Били мы хана Кучума, били хана Уруса, а теперь идем бить крымского хана в его землях! И вы нас лучше не задирайте, потому как говорят на Руси — были бы крошки, а мышки будут! Вы у нас теперь рухлядь отбираете, так не забудьте спрятать понадежнее!