Владимир Буртовой - Последний атаман Ермака

Ногайская конница, успокаиваясь после длинного пробега от восточного леса в надежде застать казачьи табуны и стадо вне укрытия, медленно и, словно запутавшись ногами в ковыле, перемещалась кругами, постепенно приближаясь к лесу западнее Кош-Яика. Матвей левой рукой указал на это место, напомнил товарищам:

— Помнят ногаи, что именно из этого леса атаковали мы мурзу Шиди-Ахмеда, потому с таким бережением и приближаются туда: старая лиса ловушку обходит!

Атаман Барбоша запустил пальцы в густую посеребренную бороду, проворчал:

— Неужто без мозгов мы вовсе — выходить в поле супротив силы, когда на одного казака не менее десяти ногаев! Не-ет, коль хочет косолапый меду отведать, пущай сам лезет на дерево да в дупло лохматую лапу запускает!

— А мы ее, эту лапу, не пчелиным жалом, а казацкой саблей оттяпаем! — вставил реплику Ортюха Болдырев. Облокотясь плечом о ствол высокого тополя, который казаки использовали как один из столбов главных ворот, Ортюха исподлобья следил за ногайскими всадниками, а в душе переживал о молодой женке Зульфие, которая днями объявила, что непраздна, а стало быть, по ранней весне будущего года у них появится либо лихой казак, либо черноокая красавица. «Хорошо бы казаку на свет появиться, нам в старости опора, — подумал Ортюха, вспоминая свое безрадостное голодное детство и разудалую скоморошью кочевую жизнь, порою без крыши над головой в холодный осенний дождь или зимнюю вьюгу, — а после казака можно и казачку принять, матери помощницу… Интересно, а у Матвея с Марфой ожидается приплод? Молчит атаман, скромничает, не оглашает своей радости стать родителем…»

— Гляди-ка, Богдан! — неожиданно прервал размышления Ортюхи Мещеряк. — Никак сызнова Урус шлет к нам переговорщика, да не одного, толмач при нем! Никак не наговорятся ногаи!

— Ежели по-хорошему говорить хочет, так можно и поговорить, язык не отвалится, был бы прок! А ежели старую песню запоет, чтобы оставили городок и шли восвояси, так тому не бывать. Не для того с Волги ушли от царева указа быть ловленными и повешенными, чтобы своей волей голову в петлю совать! — Атаман Барбоша презрительно сплюнул за острые комли частокола.

— Да и уходить теперь опасно на виду такой орды, — добавил Матвей. — Они нас где-нибудь на переволоке подстерегут. На голом месте не отбиться казакам, числом задавят!

— Пущай на остров лезут, — посмеялся Ортюха. — С частокола наш Емельян — Илья Муромец — своей дубинищей не один десяток ногайских горшков на черепки поколотит!

Богдан Барбоша негромким смехом отозвался на шутку есаула, не переставая внимательно наблюдать за двумя всадниками, которые на одинаковых белых конях приблизились к берегу Яика. Один из них размахивал белым куском холста, укрепленным на конце копья. Одет был в добротный, желтого шелка халат и опоясан таким же поясом, без какого-либо оружия. На голове высокая меховая шапка, на обе щеки от рта вразлет черные, на диво пышные усы. Второй всадник был, по всей вероятности, более знатного рода, потому как голубой халат на солнце поблескивал серебряными нитями, а пальцы рук, которыми он удерживал повод коня, украшены сияющими камнями. Густые черные брови нависали над продолговатыми немигающими глазами.

— Не иначе какой-нибудь мурза из свиты хана Уруса, — высказал догадку Ортюха Болдырев, не утерпел, проговорил шутливо: — Чур, атаманы, ежели этот мурза полезет на частокол, то он — мой! Уж куда как нравится мне его халатик! И рост у мурзы подходящий, и телом посправнее меня, под мышками не будет жать! Уговорились, а?

Не успели атаманы пообещать есаулу не зариться на голубой халат важного ногайца, как переговорщик негромко, для толмача только, заговорил, остановив коня в десяти шагах от обрыва реки. Говорил долго, мордастый толмач слушал, склонив голову влево к ханскому посланцу, а выслушав, громким голосом объявил казакам, которые выставили между комлями частокола густой ряд пищальных стволов, показывая тем самым готовность к сражению.

— Атаманы и казаки! — довольно хорошо на русском языке закричал толмач, на что Ортюха негромко заметил, что, видать, и на Москве толмач был не единожды с ногайскими послами. — Повелением пресветлого и превеликого, могущественного и премудрого хана Уруса с непобедимым войском под ваш город пришел старший сын хана, отважный и многоопытный в сражениях князь-хан Араслан! Хан Урус повелел сказать вам, атаманы и казаки: оставьте нашу землю, идите на Русь, и будет между нами мир и дружба! Не уйдете — ваши тела в Яике сожрут рыбы, на позор вам и вашим родителям, что не наградили ваших атаманов умом хорошо думать и правильно делать! Хан Урус, пресветлый и премудрый, повелел князь-хану Араслану дать вам три дня думать, потом сесть в ваши лодки и уйти на Волгу. Через три дня — война! Через три дня — ваша смерть!