Владимир Буртовой - Последний атаман Ермака

Матвей ответил на поклон, участливо глядя на щербатого мужика, лицо которого было изрыто странными жуткими на вид ранами. Но судя по осанке, спокойному взгляду и манере уверенно держать себя перед незнакомыми ратными людьми, Матвей почему-то сразу догадался, что перед ним не простой пахарь и даже не бывший некогда стрельцом, а человек более знатного рода-племени, привыкший повелевать и непременно знающий ратную науку. Но лицо изуродовано не сабельными шрамами, а словно незнакомец в жуткой схватке выдирался из-под медведя, который драл его когтями нещадно… Матвей невольно передернул плечами, подумал: «Черти что ли пахали на его лице, да забыли забороновать! Надо же так искалечить бедолагу, но кто?»

Спросил негромко:

— Как зовут тебя, вожак?

Главарь беглых кашлянул в тяжелый кулак, ответил, малость задержав слова, словно что-то вспоминая из далекого прошлого:

— Случилось так, что родитель при крещении нарек меня Романом, а люди добрые в миру прозвали Митрохой Клыком.

— Странное прозвище. Неужто из-за того, что… — и не договорил, опасаясь словом обидеть человека, с которым, быть может, в скором времени придется сражаться бок о бок с набеглыми степняками.

— Да, атаман. Из-за того, что собаки оставили следы клыков на моем лице.

— О, господи, — выдохнула за спиной Матвея Марфа.

Митроха поднял на девицу взгляд строгих серо-голубых глаз, будто удивляясь, а что здесь делает среди казаков женщина. Ничего не произнес, перевел взгляд на атамана.

— Где же беда с тобой приключилась? — поинтересовался было Матвей, но потом сам себя остановил, решил, что, быть может, Митрохе не совсем желательно говорить о своем прошлом в таком многолюдстве. — Ну, об этом после. Ортюха, разведи новых друзей по котлам. Надобно накормить всех, а потом будем думать, что и как делать. Идем, Митроха, к моему котлу, а то у Марфуши каша стынет на утреннем ветру.

Когда Марфа и Зульфия собрали миски и ушли к реке мыть их, Митроха Клык сам заговорил о своем прошлом. Они так и остались сидеть на поваленном стволе дерева у костра, поглядывая то на дотлевающие угли, то на волжскую воду, которая наконец-то освободилась от тумана, и далеко вверх по течению стали видны отроги крутого берега, где строилась новая крепость.

— Тому минуло пятнадцать лет альбо чуток больше в месяцах. Родом я из бывших земских, как нас величали, ярославских князей, довожусь внуком князю Василию Семеновичу, прозвищем Губка. В ту памятную страшную зиму, когда бесноватый царь Иван Васильевич учинил со своими опричниками погромный поход из Москвы на Тверь, Великий Новгород и на Псков, мы в своей вотчине, в селе близ Медыни проживали в княжеской усадьбе, не ведая, что страшная беда вздымается огромным пожарищем и за нашей спиной, потому как никто из нас не находился в какой-нибудь опале от царя и не был даже в его тайных врагах… Близ полуночи рокового дня на окраине села послышались крики, собачий лай и пальба из пищалей. Родитель мой, князь Григорий, по болезни не съехал в войско, стоявшее тогда на ливонском рубеже, призвал меня к себе в горницу и повелел узнать, что за причина пальбы.

— Неужто и в наши края литва пробилась? — заволновался родитель, крикнул слугу Антипку и приказал одеть его в бронь. — Роман, иди и узнай, что случилось? Да слуг вооружи ради отражения разбойников.

Я едва успел надеть сапоги и кафтан, как на подворье усадьбы въехали десятка два людей в черном, с метлами и песьими головами. «Батюшка, это государевы опричники!» — успел закричать я, а наехавшие люди большим топором уже рубили входную дверь, ворвались в дом. Заголосила было прислуга, да тут же и затихла. В окна полыхнуло зарево горевших дворовых построек. Не успев надеть ратное снаряжение, с саблей и пистолем кинулся к лестнице — по ней уже поднималось несколько человек, размахивая окровавленными саблями — побили слуг на первом этаже дома. Первого из опричников я удачно сбил пулей, с другим рубился на саблях недолго и снес полголовы, еще двоих крепко покалечил, с кем-то схватился в кулаки, и мы оба покатились по лестнице вниз, пытаясь добраться пальцами до горла. Наверху закричала матушка, потом две сестрицы. Что-то зло выкрикивая, звенел саблей родитель, а я, придушив своего противника, выбил плечом окно и вывалился в снег на подворье. Едва вскочил на ноги, как в спину мне ударил копьем всадник, который прискакал из села с другими опричниками. Удар пришелся под правую лопатку, я упал в рыхлый снег, думая, что убит до смерти, и потерял сознание. Сколько так пролежал, не знаю, может, только до рассвета, может, ночь и день да еще ночь, только очнулся от дикой боли в лице. Вскинулся на правый бок, а у моей головы, отпрыгнув, щеря клыки, замер зверь. Толком не различил я тогда, волк ли это был, или одичавшая собака, из сапога вынул кинжал и поднялся на колени. Стою, а тело все будто и не мое, будто из бесчувственного дерева вырублено, и только лицо саднит и кровь по нему горячая течет. Не знаю, сколько времени я так смог бы простоять перед зверем, но помню, что происходило это не на подворье усадьбы, а на проселочной дороге в лесу, куда меня кто-то приволок на веревке за ногу. Думаю, что опричники глумились. Здесь меня и нашли крестьяне, которые были несколько дней на порубке лесного сухостоя для дров, тем и спаслись от побития, — Митроха горестно выдохнул всей грудью и с болью в голосе досказал печальную историю: