Петр Бородкин - Тайны Змеиной горы

Жених потупил взор. От неожиданного спора затихли гости. И быть бы неминуемой грозе за свадебным столом, если бы не Настя.

— Полно, Харлампий Мокеич, — сладко пропела она и указала на Белоусова: — Он — отец кровный, ты — посаженный. За мир да согласие меж вами! — Настя подняла чарку и в один прием до дна выпила хмельное. Гости загалдели, зашевелились. Неловкого напряжения как не бывало.

Приказчик оттаял от лучезарных, смеющихся взглядов Насти. Казалось ему сейчас, что слышит не Настин говор, а ласковое манящее журчание горного родничка. Так и подмывало испить из него живительной водицы, как после утомительной дороги под палящим солнцем.

Лукавая Настя все свадебное пиршество держала приказчика во власти своих обворожительных улыбок. Приказчик истолковывал их по-своему, и оттого молодело сердце, млела душа в сладкой истоме, занимались слабым румянцем щеки.

Белоусов верно угадывал душевные порывы, тайные намерения приказчика и бессильную злобу на него глушил хмелем. Под конец гульбы подобревший и совсем отмякший приказчик закричал во все горло:

— Слушай меня! Сему застолью не робить три дня! Веселиться, как душа велит!

Белоусов оторвал от стола отяжелевшую голову.

— Вот то хоро-о-шо-о! Похва-а-а-льно-о!

Весна, не в пример прошлой, дружно прошагала по земле. Отцвели долины и горные склоны. Солнце набирало силу с каждым днем. Блекла весенняя синева неба. С крутобоких хребтов сползали последние снежные пятна.

Бывало, такой порой Федор далеко уходил от Колывани. Нынче же приказчик медлил с отправкой рудоискателей.

— Повременить надобно. Лето — впереди. Успеется пошарить по самым потаенным горным застрехам. На заводе уйма дел…

Неожиданно Сидоров снял от плавильных печей самых сильных и молодых работников и послал в отдаленные лесные курени для выжига древесного угля.

— Пусть подышат свежим воздухом.

Работные искренне недоумевали. Оставшиеся еле поспевали у рудной плавки. Повелительнее загремели голоса доглядчиков — нельзя упускать подходящего случая к приумножению выплавки меди.

Из пруда через плотинные прорезы сильно, взахлеб била вода. Бешено, до ряби в глазах вертелись водоналивные колеса, в полную силу вздыхали воздуходувные меха у горнов и печей. Приказчик не забыл занять работой жен и дочерей работных. Тех, что постарше, заставил кухарить в артелях углежогов и бергайеров, возить руду, уголь, рубить хворост для починки плотины и гатей, осыпать угольные кучи.

От Воскресенского рудника до Колывани прямая дорога через лес и увалы не длиннее трех-четырех верст. Любил по ней ходить Федор. Безлюдье и тишина. В минуты уединения перед глазами особенно отчетливо вставал образ Феклуши. Вот она — статная, гибкая. Легкий ветер играет прядями распущенных волос. На лице жаркая улыбка, зажженная солнцем. Через густую сетку полусомкнутых длинных и черных ресниц куда-то пристально смотрят ее глаза. Затем ею овладевает громкий смех радости и счастья при виде его, Федора… «Что-то поделывает она теперь. Ждет, небось, не дождется… Не пустил приказчик меня за ней по весне, теперь бы здесь была…»

Федор вздрогнул. Моментально исчезло видение. За березками с клейкой, журчащей на ветру молодой листвой и в самом деле послышался сдержанный, вкрадчивый женский смех.

Федор сделал осторожный шаг вперед и окаменел. Никогда и в мыслях не чаялось увидеть такое. На траве сидел приказчик Сидоров. Длинные руки едва не дважды обвились вокруг женской талии. Лицо женщины скрывала лохматая приказчикова голова. Переливался смеющийся лукавый голосок:

— Силушка — что у медведя! На бабий хоровод достанет! Чай, не изработался…

Женщина легко выскользнула из объятий приказчика, запрокинула голову, и Федор узнал в ней Настю. Она увидела Федора, испуганно и громко ойкнула и метнулась прочь.

Сейчас Федор понял, почему в числе других работных уехал на выжиг угля Кузьма Смыков, а Настя, не в пример другим молодым бабам, попала на легкую работу — стала кашеварить на Воскресенском руднике рядом с домом своим. Легко разгадалась и тайна прежних частых наездов приказчика на рудник…

Душу Федора распирали чувства неловкости и смущения, обиды и возмущения. На какой-то миг перед ним восстал Кузьма Смыков, беззащитный и безликий. Жалость к Кузьме, озорное искушение постоять за его честь овладели Федором.

А Насти и след простыл: ящерицей уползла в кусты и была такова.

Приказчик, не веря в происшедшее, прилип к траве. В глазах застыл ошалелый, непонимающий взгляд. Испуг и удивление перекосили раскрытый немой рот. Как по пустому деревянному ушату, глухо ударил кулак Федора.