Хаим Зильберман - ВОССТАНИЕ В ПОДЗЕМЕЛЬЕ

А Вася совсем по-другому смотрел на эту затею. В первую очередь мы должны разрушить изоляцию, в которой нас держат. Надо знать друг о друге! – всё время твердил он.

Собираясь по ночам, мы говорили и думали только об одном: как связаться с другими цехами. И вот однажды Вася рассказал нам, как можно сделать Фогеля почтальоном с помощью хлебного мякиша. Мы были поражены.

– Один добрый совет лучше семи мудрых поучений! – сказал Цой и крепко пожал руку Васе.

Бельгиец Шарль окинул товарищей чуть насмешливым взглядом и, нагнувшись к Васе, спросил:

– Зачем же мы понапрасну ломали головы, если ты сам, без нашей помощи, решил эту задачу?

Вася в эту ночь выглядел особенно серьёзным, даже озабоченным.

– А много ли мы потеряли оттого, что думали не о своих пустых желудках? – тихо спросил он.

Нам стало неловко. Отто и Шарль переглянулись. Мне подумалось, что действительно впервые за долгие месяцы пребывания под землёй мысли мои были сосредоточены на чём-то одном, не распылялись, я не впадал то в одну, то в другую крайность, не отчаивался. Может быть, первый раз в жизни я последовательно и спокойно размышлял не о себе, не о своей собственной судьбе, не о личном…

В то утро, как всегда, с шумом распахнулась дверь, на порог нашей обители ступил унтершарфюрер Фогель и привычным взглядом окинул камеру, проверяя, все ли на месте. Болгарин Иван, рабочий стол которого был у самой двери, каждый день внимательно следил за тем, где Фогель останавливается, как он стоит, как поворачивается. Бравый воин, щеголявший своей страстью к порядку, наш интендант всегда останавливался у двери на одном и том же месте, никогда не меняя ни позы, ни выражения лица. И вот на цементный пол, как раз туда, где, но нашим расчётам, должен был стать правый сапог Фогеля, и был положен аккуратно скатанный шарик из хлебного мякиша.

Это была только попытка. Никто из нас и не думал, что она с первого раза увенчается успехом. Мы намеревались, если понадобится, ещё и ещё раз отправить это I своеобразное «послание» в надежде, что Фогель доставит его в один из цехов. Мы готовы были ко всему. Может случиться так, что хлебный шарик отстанет от подошвы где-нибудь в коридоре. Или, предположим другое, Фогель благополучно доставит шарик в соседний цех, а там его попросту не заметят. Наконец, можно было опасаться и того, что интендант, очень чувствительный и нервный, сразу же, как принцесса на горошине, обнаружит приставший к подошве хлебный шарик, и тогда вся наша затея провалится в тартарары.

Нет, Фогель, начальник по натуре шумный, быстрый в движениях, постоянно озабоченный тем, что его ждут не дождутся в других цехах, не обратил внимания на такой пустяк, как кусочек хлебного мякиша, приставший к подошве сапога. Наша крошечная посылка с закатанной в ней микроскопической алюминиевой пластинкой, на которой мы выгравировали приветствие, была благополучно вынесена из мастерской.

Фогель вышел. Мы проводили его тревожными взглядами. Каждый, затаив дыхание, прислушивался к тому, что делалось в коридоре, старался угадать, в какую сторону ушло наше послание.

Очнулись мы только тогда, когда с шумом открылась кормушка и железные миски одна за другой полетели на пол к нашим ногам.

В тот день в цеху было особенно тоскливо. В наши сердца вошла надежда и, словно тяжелая рана, причиняла нестерпимую боль. В голову лезли самые невероятные мысли. Фантазия до того разыгралась, что, верите ли, и сказать совестно… Мне, например, казалось, что вот-вот, ну прямо-таки с завтрашнего дня, мы чуть ли не начнём ходить в гости из одной камеры в другую, будем получать письма с воли – одним словом, заживем по-новому, совсем по-новому! Вот до какого бреда довела меня моя горячая голова. Поистине, утопающий хватается за соломинку.

Могу поручиться, что этой ночью никто из членов комитета не спал. Мы ворочались на жестких нарах, тяжело дышали, стонали, бредили, но сон не шел. Его прогнала надежда – чувство, впервые испытанное нами здесь, в этом подземном плену, жестокое, беспощадное чувство!

На следующее утро мы ждали Фогеля с таким нетерпением, словно вместе с ним должно было прийти освобождение. Иван, как только нас пропустили в цех, остановился у самой двери и застыл на месте. Другие члены комитета хотя и прошли на свои места, но не приступали к работе. Не до того было. То и дело каждый из нас поворачивал голову в сторону двери и смотрел на Ивана, будто от него что-нибудь зависело. А у него, кажется, сильно дрожали руки.