Бернард Корнуэлл - Горящая земля

Он говорил тревожно, его прежняя заносчивость исчезла без следа.

— Я их возглавлял, ты, ублюдок! — сказал я, схватив переписанные страницы вместе с оригиналом «Анналов».

— Нет! — запротестовал старший монах.

— Они лгут, — ответил я.

Он поднял руку и умоляюще сказал:

— Эти записи, господин, собирались и хранились в течение сорока лет. Они — история нашего народа! И это — единственная копия!

— Они лгут, — повторил я. — Я был там. Я был на холме у Феарнхэмма и во рву у Бемфлеота. А где тогда был ты?

— Я был всего лишь ребенком, господин, — ответил он.

Он издал вопль ужаса, когда я швырнул манускрипты в жаровню. Он попытался было спасти пергаменты, но я отбросил его руку.

— Я был там, — повторил я, глядя на чернеющие листы, которые скручивались и потрескивали; потом страницы охватил огонь. — Я был там.

— Сорок лет работы! — горестно простонал старый монах.

— Если хочешь знать, что тогда произошло, приходи ко мне в Беббанбург, и я расскажу тебе правду, — заявил я.

Монахи так и не пришли. Конечно же, не пришли.

Но я был у Феарнхэмма — именно это и стало началом всей истории.

Утро, и я снова молод, и море мерцает розовым перламутром и серебром под завитками тумана, застилающего берега. На юг от меня лежит Кент, на север — Восточная Англия, позади — Лунден, а впереди поднимается солнце, чтобы позолотить несколько маленьких облачков, протянувшихся по ясному рассветному небу.

Мы находились в устье Темеза. Мой корабль, «Сеолфервулф», был недавно построен и протекал, как все новые корабли. Мастера-фризы сделали его из дубовой древесины, непривычно светлой, отсюда и его имя — «Серебряный волк». За мной шел «Кенелм», названный Альфредом в честь какого-то убитого святого, и «Дракон-Мореплаватель» — судно, захваченное нами у датчан. «Дракон-Мореплаватель» был красив, построен так, как умеют строить только датчане. Гладкий корабль-убийца, послушный в управлении, но смертельно опасный в битве.

«Сеолфервулф» тоже был красив: с длинным килем, с широкими бимсами и высоким носом. Я сам заплатил за него золотом корабельщикам-фризам и наблюдал, как его шпангоуты растут, как он обтягивается кожей обшивки, как его гордый нос поднимается над стапелем. Нос украшала волчья голова, вырезанная из дуба и раскрашенная белым, с красным высунутым языком, красными глазами и желтыми клыками.

Епископ Эркенвальд, правивший Лунденом, выбранил меня, сказав, что я должен был назвать корабль именем какого-нибудь мягкотелого христианского святого. Он преподнес мне распятие, желая, чтобы я прибил его к мачте «Сеолфервулфа», но я сжег деревянного Бога и его деревянный крест, смешал пепел с раздавленными яблоками и накормил смесью двух своих сыновей. Я поклонялся Тору.

Тогда, в то далекое утро, когда я все еще был молод, мы гребли на восток по розовато-серебряному морю. Нос моего судна с волчьей головой украшала дубовая ветвь с густой листвой, указывавшая: мы не собираемся причинять зла своим врагам, хотя мои люди все еще облачены в кольчуги, при щитах и держат оружие рядом со своими веслами. Финан, мой главный помощник, сидел на корточках рядом со мной на рулевой площадке и, забавляясь, слушал отца Виллибальда, который слишком много болтал.

— Другие датчане приняли милость Христову, господин Утред, — сказал священник.

Он нес подобную чепуху с тех пор, как мы оставили Лунден, но я терпел, потому что мне нравился Виллибальд. Он был полным рвения, трудолюбивым и жизнерадостным человеком.

— С Господней помощью, — продолжал он, — мы озарим этих язычников светом Христа!

— Почему датчане не посылают к нам миссионеров? — спросил я.

— Бог этого не допускает, господин, — ответил Виллибальд.

Его товарищ, священник, чье имя я давно позабыл, рьяно кивнул в знак согласия.

— Может, у них есть дела поважнее? — предположил я.

— Если у датчан имеются уши, чтобы слышать, — заверил Виллибальд, — они примут послание Христа с радостью и весельем!

— Ты — дурак, отец, — ласково сказал я. — Знаешь ли ты, скольких миссионеров Альфреда уже убили?

— Мы все должны быть готовы к мученичеству, господин, — отозвался Виллибальд, хотя теперь голос его звучал тревожно.

— Священникам вспороли животы, — задумчиво проговорил я, — выдавили глаза, отрезали яйца и вырвали языки. Помнишь монаха, которого мы нашли у Иппи? — спросил я Финана.

Финан был беглецом из Ирландии, где его воспитали христианином, хотя его вера была настолько перепутана с местными мифами, что в ней с трудом можно было распознать ту веру, которую проповедовал Виллибальд.