Михаил Волконский - Черный человек

И он поехал вперед, показывая дорогу.

Тарас и Сергей Александрович сравнительно быстро выбрались на опушку, а оттуда на дорогу, и еще засветло, задолго до заката солнца, были в городе.

Гурлов не утерпел, чтобы не заехать к Маше, не показаться ей. Он забежал к ней на минутку, сказал, что все идет хорошо, что бояться нечего, но никаких подробностей не рассказывал.

Ему показалось, что он был дома так недолго, что даже не мог успеть рассказать эти подробности, но когда он вышел, то не мог не заметить, что промедлил достаточно. По крайней мере, Тарас успел уже отвести лошадей на конюшню, а сам — исчезнуть.

Гурлов звал его, кричал на весь двор — Тарас не появлялся. Наконец болтавшийся на дворе кучер Ипатьевой объяснил, что дворовый человек, приехавший с Гурловым, ушел, как только свел лошадей в конюшню. Ушел он за ворота.

Гурлов ничего понять не мог. Но раз он был, так сказать, на ходу, он все-таки решил отправиться к черному доктору и, в крайнем случае, обратиться к полиции, чтобы она арестовала гайдуков и допыталась у них, куда девали они Чаковнина.

«А что, если Тарас пошел да предупредил их? Может быть, у них это заранее все сговорено было!» — подумал вдруг он и вспомнил, что Тарас дорогой очень обстоятельно расспрашивал его, где живет черный доктор, и он подробно объяснил ему.

Так или иначе, но в данную минуту Тараса не было, и Гурлов сообразил, что во всяком случае ему нужно как можно скорее идти к доктору. Теперь и действия самого доктора казались несколько подозрительными. В самом деле, почему гайдуки из разбойничьего стана очутились внезапно в числе его слуг? Это обстоятельство требовало объяснений.

В квартире черного доктора Сергей Александрович нашел целый съезд. Тут был чиновник от губернатора, сам граф Косицкий, его секретарь и несколько городских врачей. Случай был исключительный. Черный доктор лежал на постели по-прежнему без признаков жизни. Все принятые врачами меры оказались бесплодными. Врачи уже объявили, что исчерпали свои познания, сделали все, что могли, даже несколько раз пытались пустить кровь и теперь отказываются делать что-либо дальше. Но констатировать смерть они не могли. Черный доктор, по их мнению, был жив, только стоило привести его в чувство, но добиться этого они не были в состоянии.

Гурлов вошел в первую приемную комнату доктора и застал там графа, разговаривавшего с чиновником от губернатора. Косицкий встретил его очень дружелюбно.

— Я рад, — сказал он, — что ваша невиновность в деле князя доказана. Вы можете судить о моем расположении к вам по тому, как скоро я велел выпустить вас.

Сергею Александровичу оставалось только благодарить, что он и сделал вполне искренне.

— Скажите, — продолжал Косицкий, — ведь вы были здесь, когда с ним, — он кивнул в сторону спальни доктора, — случилось это? Ведь это было на ваших глазах?

Гурлов ответил, что он сегодня рано утром пришел к доктору, чтобы поблагодарить его за внимание. Тот принял его, по-видимому, совершенно здоровый и бодрый, а потом вдруг внезапно упал на стул и лишился чувств.

— Ему теперь лучше? — заключил вопросом свой рассказ Гурлов.

— Какое лучше! До сих пор не приходил в себя, и врачи не знают, что делать. Они отказались…

Сергей Александрович задумался. Беседы, которые он вел, в особенности во время своего заключения в тюрьме, с князем Михаилом Андреевичем, научили его уже многому. Он знал теперь о существовании духовной деятельности человека, о силе и о возможной помощи этой деятельности и верил в них. Городские врачи могли только помочь недужному телу, а черного же доктора, очевидно, не тело страдало, а недуг касался духа его.

— Знаете, граф, — сказал Косицкому Гурлов, подумав, — есть один человек, который, я уверен, способен помочь доктору.

— Вот как? — удивился Косицкий. — Кто же этот человек?

— Князь Михаил Андреевич Каравай-Батынский. Велите привести его из тюрьмы, и я ручаюсь, что он заставит очнуться доктора.

— Этого не может быть! — проговорил Косицкий, разведя руками.

В это время подошел секретарь Косицкого, слышавший предложение Гурлова, и обратился к графу:

— Я должен засвидетельствовать вам, ваше сиятельство, что князь Михаил Андреевич, про которого упомянул господин Гурлов, обладает действительно некоторою силой исцеления или, по крайней мере, такими познаниями, которые выше сведений обыкновенных врачей. Дело в том, что со мною лично был случай, вполне доказавший это. Нынче зимою, явившись однажды, по обыкновению, с утра к вашему сиятельству, я вдруг почувствовал совершенно беспричинную боль в правой руке. Боль была настолько сильна, что я ждал только, когда вы встанете, чтобы отпроситься домой, так как полагал, что буду не в состоянии взяться за перо для занятий. В приемной комнате, смежной с вашим кабинетом, ожидал приведенный для допроса князь Михаил Каравай-Батынский. Должно быть, лицо у меня было очень страдальческое, потому что он обратился ко мне с вопросом: что со мною? Я ему объяснил. Он улыбнулся и сказал, что не стоит обращать внимания на такие пустяки, которые могут пройти от одного прикосновения. И — поверите ли? — он только три раза притронулся к моей руке и потом велел взять перо и написать ту фразу, которая напишется. Пусть сама рука пишет, что знает. Когда я взял перо, боль усилилась, но, уже выведя первую букву, я почувствовал облегчение. Я написал, сам не зная почему, стих Овидия: «Omnia vincit amor, et nos cedeamus amori». [1] Note1 Все побеждает любовь, и мы уступаем любви (лат.). И боль миновала совершенно бесследно. Я рассказываю вашему сиятельству то, что сам испытал.