Михаил Волконский - Вязниковский самодур

На крыльце флигеля стояли по сторонам дверей два мужика с дубинами.

— Вы что здесь? — спросил Чаковнин на ходу. Они не ответили. Александр Ильич поспешил пройти мимо. Его охватило предчувствие недоброго.

Он не ошибся. Войдя в коридор, он увидел, что у его комнаты собралась толпа гостей, обитателей флигеля. Все они были еще не одеты как следует. Столпились они в коридоре у двери и, видимо, с любопытством смотрели на то, что происходило в комнате, где жили Чаковнин с Труворовым.

Александр Ильич раздвинул толпу и вошел в комнату. Там стояли два гайдука, один из которых был вчерашний Иван (сегодня он казался с лица очень бледен), и секретарь князя в очках распоряжался, требуя у Труворова ключ от шкафа.

Никита Игнатьевич сидел на своей постели в беспомощном состоянии.

— Ну, что там ключ! — пел он, зевая во весь рот и вытирая глаза кулаком. — Какой там ключ?

— Ежели вам не угодно будет передать мне ключ, — заговорил княжеский секретарь, — то я вынужден буду приказать людям разломать шкаф.

— Ну, бесчинствовать я вам не позволю! — твердо сказал появившийся в это время Чаковнин и загородил шкаф своим огромным туловищем.

Фигура Александра Ильича была настолько внушительна, что трусливый от природы секретарь — по крайней мере, в первую минуту — почувствовал невольный трепет и уважение к богатырю. К тому же он хорошо помнил вчерашнюю сцену на террасе, когда Чаковнин не поцеремонился даже с самим князем.

Два приведенных им гайдука едва ли смели бы теперь тут справиться быстро. (Он пожалел, зачем взял только что избитого Ивана с собою, а не другого, свежего человека.) Если затеять при помощи гайдуков драку с Чаковниным, могло попасть ему самому, секретарю.

Он не сомневался, что Гурлов, которого искал он, находится тут, в шкафу. А если он тут, то все равно можно было и не торопиться, потому что уйти Гурлову некуда.

Поэтому он решил действовать осмотрительно и применить силу только в крайнем случае, из боязни, главным образом, опять получить «дурака» от князя. Он терпеть не мог, когда князь называл дураком его, пред которым все в Вязниках низкопоклонствовали, и теперь хотел доказать, что умеет действовать умно и с расчетом.

Он основательно, не спеша и почему-то на цыпочках подошел к растворенной двери, где теснилась толпа посторонних зрителей, и попросил их разойтись, так как дело-де их вовсе не касалось.

Немногие послушались и удалились, но у большинства любопытство взяло верх, и они, переминаясь с ноги на ногу, продолжали стоять, прячась друг за друга.

— Я прошу благородных господ разойтись, — повторил еще раз секретарь.

Отошло еще несколько человек.

— Ну, если благородные господа разошлись, — сказал секретарь, — то теперь разгоните мне эту шушеру, что осталась, — показал он гайдукам.

У двери никого не осталось.

Тогда секретарь вызвал гайдуков в коридор и поставил их тут сторожить, наказав по первому знаку явиться в комнату. Затем он затворил дверь и обратился к Чаковнину, поправив очки и высоко задрав голову:

— Милостивый государь мой! В рассуждении бесчинства, о коем изволили вы упомянуть, не столь меня обвинить возможно, сколько самих вас. Находясь в доме его сиятельства князя Каравай-Батынского, вы изволите выказывать желание противопоставить насилие законным распоряжениям его сиятельства. Где ж это видано, чтобы хозяин встречал запрет распоряжаться в своем доме?

Чаковнин, давно свыкшийся с открытой рукопашной в турецких войнах, где он не раз доказывал свою силу и смелость, решительно не умел вести тонкие словесные рассуждения.

— А шут бы вас побрал и с вашим князем! — вдруг произнес он в ответ на речь секретаря.

— Ну, что там шут! — начал было Труворов, очевидно, в примирительном духе.

— Нет, Никита Игнатьевич, не мешай! — подхватил Чаковнин. — Я эту подлую рожу в кровавую лепешку расшибу, если он посмеет тут свои рацеи разводить! Я ему покажу, как с людьми обращаться…

Таких грубых слов не ожидал секретарь даже от Чаковнина. Он затрясся весь от злости, очки запрыгали у него на носу. Он задышал тяжело, с трудом вбирая в себя воздух. Припадок злости охватил его, во рту стало горько от желчи, и, чтобы успокоить себя, он налил себе кваса из графина и выпил весь стакан залпом. Через несколько секунд он почувствовал себя спокойнее и опустился на постель Чаковнина.

— Вы за такие предерзостные слова ответите, сударь мой! — сказал он Чаковнину и оперся обеими руками о постель. — Ответите… — повторил он, опуская голову. Он сейчас же вскинул ее, но она опять опустилась. — Квас… — забормотал он, — я забыл про этот квас… это квас… — и он как сноп повалился на подушки и заснул.