Петр Краснов - Опавшие листья

Но Грибанов, отбросив ружье, с охотничьим ножом в руке, бросился на кабана, вскочил на него верхом и быстро всадил ему нож под лопатку. Кабан уткнулся клыками в землю, глубоко взрыл ее и затих.

Кабана окружали загонщики.

— Тут и ваша пуля есть, — сказал Грибанов, слезая с кабана. — Вдвоем завоевали. Вот, — он указал на ляжку, где шкура была разворочена пулей. — Это ваша. Моя под переднюю лопатку.

— Эко зверюга какая страшенная, — говорил молодой казак.

— Пудов на восемь будет, ваше благородие, — сказал вахмистр, подъезжая к Грибанову. — Вы завоевали?

— Вдвоем с поручиком, — сказал Грибанов.

— Отличное существо, — сказал вахмистр. — Ну, ребятки, человека четыре слезайте-ка да волоките к «муллушкам», там на подводу уложите, да айдате, ведите в сотню.

Убитый кабан был центром внимания. Каждый подходил к нему, осматривал, трогал, поднимал голову за клыки.

Федя не отходил от него; он думал, как ему попросить у Грибанова клыки на память. И, будто угадав его желание, Николай Федорович сказал:

— Славного кабанчика свалили, отличное дело, Федор Михайлович. Клыки вам, мясо поделим, казакам тоже дадим, командиру окорочек закоптим. Ладно, Семен? Надо молодого порадовать, на память клычки ему дать, на счастье молодое… Первые?.. А, Семен?

— Конечно, Николай Федорович. Клыки по праву его. Он первый попал…

В полдень обедали у "муллушек".

Казались Феде таинственными эти белые постройки с арками и овальным куполом, подобным куполу Самаркандской мечети, со ступенями, с пустыми залами, с валяющимися на белом полу листьями и песком.

Николай Федорович рассказывал Феде.

Давно-давно, может быть, несколько сот лет назад, в пустыне умер знатный «Батыр» киргиз. Хоронили его не здесь, но здесь были назначены поминки, и несметные орды киргизов длинными караванами верблюдов съехались сюда и поставили целый город пестрых войлочных и ковровых кибиток.

И была здесь поминальная "байга".

Она продолжалась несколько дней. Были скачки на резвость, держались страстные пари, были конные игры, была борьба силачей; были охоты с соколами и беркутами, было зарезано и съедено множество баранов, запивали их хмельным кобыльим кумысом, а по окончании всего этого явились сарты каменщики, архитекторы из Индии, стали делать кирпичи и сложили эти странные белые кубической формы постройки с арочным входом и с крутыми куполами. И когда все разъехались, пустыня приняла их в себя. Как призраки стояли они серебряными лунными ночами; сверкали белизною на солнечных лучах жарким полуднем под густо-синим небом и были ярким пятном на желтой пустыне.

Забытые… одинокие… белые… Память о давно забытом киргизском великом батыре…

Красочно и поэтично рассказывал Николай Федорович молодежи.

Казаки с глухим гомоном разбирали котелки, наливали из котлов щи и накладывали рисовый плов.

Артельщик с деловитым видом откупоривал бледно-зеленую четверть водки. Вестовой Николая Федоровича с вахмистром и грибановским денщиком вынимали из вьюков бутылки и свертки закусок.

— Все Натальи Николаевны забота, — сказал Грибанов, откупоривая бутылку с влагой темно-янтарного цвета, — и где она здесь рябину ухитряется доставать? Молодец она у тебя, Николай Федорович. Вот и институтка, а как приспособилась. Золотой человек она у тебя.

— Кровь в ей казачья, — сказал толстый есаул.

— Ну поручик, — подмигнул Феде Грибанов, — за здоровье того, кто любит кого!

— С полем!

Денщик поставил на траву вкруг охотников глубокую тарелку с нарезанными холодною курицей и уткой, и охотники руками стали их разбирать.

Федя сидел по-турецки. Мамино ружье лежало подле него. Он был счастлив тем, что он вот так просто сидит с казаками, что у него с ними товарищеские отношения, что Грибанов тянется к нему и предлагает выпить с ним, по случаю первого их общего кабана, на «ты»… Выпитая водка кружила голову.

Обед был короткий. Николай Федорович хотел успеть сделать еще три загона, а от «муллушек» уже протянулась длинная синяя тень.

Последний загон закончился в темноте. Звезды загорелись в небе. Мороз осторожно, но властно входил в разогретый солнечным днем воздух. Торопливо играл трубач «сбор», и черною стеною стояла перед Федей Борохудзирская карагачевая роща.

Домой ехали молча. Все притомились после длинного охотничьего дня.

Луна, красная и большая, китайским фонарем всходила над темным городом, звонко лаяли в предместье собаки, и кричал, икая, осел возле пылающего горна китайской кузницы.