Марк Фруткин - Возвращение Фабрицио

Прежде мне всякий раз удавалось отыскать пороки в предложенном на роль святого. Во Флоренции предполагаемый святой оказался убийцей. Убийство было совершено искусно и осторожно, с помощью яда, но тем не менее это было убийством. В другом случае, в деревне в окрестностях Палермо, я выяснил, что кандидат в святые был содомитом. В Неаполе — вором. В Венеции один претендент на святость использовал в качестве личного борделя женский монастырь — чего еще ждать в этом пристанище похоти и разврата? Но прошу вас понять, не к похоти питаю я истинное презрение, а к фарисейству. (Простите за прямоту, но я привык говорить неприятную правду. Издержки моей деятельности.)

Еще по одному делу я ездил в Арль, во Францию, и разоблачил там еретика. Возможно, святого, но в каком-то ином раю. В Испании, в городе Памплоне, я сорвал маску со священника, предававшегося скотоложству. В самом последнем деле мною был обнаружен лжец. Обычный лжец, но лгал он так, что все население Бриндизи было уверено в его святости. Впрочем, мне не пришлось копать слишком глубоко, чтобы обнаружить искусную ложь. Да, через восемьдесят лет после его смерти было ясно, что он написал ряд рукописей с единственной целью — попасть в число святых. Я четыре месяца провел в этом мрачном городке, разыскивая правду, но в итоге, разумеется, нашел ее.

В каждом случае у грешника находился заступник. Обычно кардинал или епископ из округи или города, откуда был родом сам кандидат, предлагает причислить человека к лику святых. Ходатаи ссылались на поступки, исполненные благочестия и невероятной щедрости, а также на чудеса, описывали покаянные самоистязания столь жестокие, что они заставили бы побледнеть брадобрея, отворяющего кровь. Все свидетельства были разумны, завораживали и все без исключения основывались на иллюзиях, истерии, преувеличениях и обычной лжи. Ни один из двенадцати не был святым, несмотря на вопли верующих из их городов и деревень, несмотря на протесты кардиналов и архиепископов.

Я, видите ли, не отвечаю ни перед кем, кроме Бога, Церкви и ордена иезуитов. И, если нужно, перед дьяволом.

В каждом случае решение принимал я. Я принимал ответственность на себя, играл приспешника Сатаны. В каждом случае именно резкость моего доклада коллегии срывала причисление к лику святых. Однако я не циник. На самом деле я пребываю в убеждении, что цинизм — великий грех нашего времени. Но я привержен Правде, как пес, вцепившийся в кость. Правда и ничего кроме правды.

Я верил, что мое призвание — найти великого святого. Готов признать, в этом можно усмотреть намек на безумие. Доказано, что истинные святые нередко балансировали на грани безумия. Если мне суждено распознать такого рода безумие, я должен сам испытать его, почувствовать его сердцем, чтобы лучше различить его признаки при встрече. Мог ли я ждать, что оно явится под маской столь беспощадной и опасной красоты?

Как уже было сказано, проведя всю ночь в пути, я прибыл в Кремону на рассвете. Глупец-возница заблудился и не мог найти по дороге постоялый двор. Мы продолжали путь, иногда останавливаясь и давая передышку лошадям. К тому времени серая пелена тумана повисла над городскими предместьями, и когда мы въехали в город, она скользила вдоль улиц, подобно призраку.

Казалось, в тумане все звуки усиливаются. Стук кареты и конских копыт отражался от окружавших площадь стен, пока мы с грохотом двигались по булыжной мостовой. Я вышел из кареты и обернулся, чтобы закрыть дверь. Огромные башенные часы отражались в ее блестящей черным лаком дверце. Мне чудилось, что на меня кто-то смотрит.

Я снова повернулся и оглядел площадь. Несколько спозаранку поднявшихся работников тянули тележки, одна — груженная досками, на другую навалены круги сыра. Вид площади свидетельствовал о том, что этот провинциальный городок процветает, и именно так оно и было на самом деле.

Самым выдающимся зданием на площади была огромная башня из кирпича, невероятно высокая, вздымавшаяся в небо. Рядом с ней — собор, мраморный фасад цвета перламутра, на лицах каменных святых, взиравших оттуда вниз, застыла скорее суровость, чем безмятежность. Собор украшало изящное круглое окно и бесчисленные маленькие, остроконечные башенки в византийском стиле, напомнившие мне о Венеции. Напротив собора расположилась ратуша, мрачная и неприступная, с высокой темной галереей внизу и зубчатой стеной с бойницами под крышей. В дальнем конце площади, под прямым углом к собору ожидала новорожденных восьмигранная крестильня, а с другой стороны тянулся ряд мастерских, где в этот ранний час не было заметно никакой деятельности.