Петр Боборыкин - Поумнел

— Мы можем и не заживаться в Петербурге… J'aurai tout ce qu'il me faut… [123] Note123 Я добился всего, что мне нужно… (фр.).

Ее вопрос скользнул по нему. Он ничего не распознал ни в голосе, ни в выражении лица жены.

Что-то вдруг толкнуло Антонину Сергеевну к мужу. Как бы она прижалась к нему!

"Брось, — прошептала бы она ему, опуская голову на его плечо, со слезами душевного облегчения. — Брось, милый! Уедем в деревню! Откажись от должности!.. Будь прежним Гаяриным!"

Но слова эти не выходили у нее из горла. Она облокотилась о высокую спинку кресла и стояла над ним вполоборота, отведя лицо в другую сторону.

У ней вышло совсем другое.

— Tu auras, — сказала она нарочно по-французски, — ta charge honorifique — Лидия повторяет ведь, что без этого нельзя быть "de la maison". [124] Note124 Ты получишь свой почетный титул при дворе (фр.).

Он и этого точно не понял, улыбка блуждала по губам, и глаза мягко блестели.

— Нина, — он продолжал все еще вполголоса, — я, мой друг, не хочу утомлять тебя, поздно…

— Нет, ничего… Если ты зашел говорить… Я тебя слушаю.

— Слушать недостаточно… Пора и понять!

— Я боюсь, — выговорила она сдавленным звуком, — боюсь понять тебя.

— Это ирония, Нина? Напрасно!

Голову Александр Ильич поднял и смотрел на нее вбок, но не сурово.

— Напрасно! — повторил он. — Месяц тому назад… там… вот в такую же пору, ты меня оскорбила, назвала ренегатом… И еще чем-то! Я не хочу возвращаться к этому. Я забыл… Я мог бы уйти в самого себя, в законное чувство задетой гордости… Но я стою за брак, за супружеский союз!.. Без уважения, а стало, и без взаимного понимания он немыслим!

Еще ниже опустила она голову, позади его спины, и не хотела смотреть на него, чтобы ничто не изменило ей…

Ведь он пришел не каяться, а произнести объяснительную речь. В нем все теперь установлено. Назад ему ходу нет…

— Ты меня слушаешь, Нина? — отеческим тоном спросил он.

— Слушаю!.. — прошептала она, но не повернула к нему головы.

— Ты до сих пор не можешь расстаться с образами, созданными твоею фантазией, твоей восторженной головой!.. Человек в сорок лет и мальчик в двадцать!..

"Да, это эволюция, я знаю", — думала она, и холод сжимал ей сердце.

— Мы с тобой теперь с глазу на глаз, — скажи мне, разве я был когда-нибудь злоумышленником против всего социального строя?.. Я даже не конспирировал!.. Это тебе прекрасно известно.

Она не возражала.

— Увлекался идеями известного сорта? Да!.. Мечтал о всемирном братстве и равенстве, болтал и за это поплатился и потерял несколько лет в безвкусной и бесплодной жизни в деревне. На первых порах я сознательно, а отчасти по тогдашней моде, братался с народом, жал и косил, носил мужицкую рубашку, прощал недоимки… И опять болтал всякий вредный вздор… Вредный! Я это говорю прямо, не боюсь ничьих обличений! Я и сейчас желаю добра мужику… Я от него не отказываюсь… Но я отказываюсь принижать себя до него… А до меня ему далеко.

Фраза вырвалась у него гораздо сильнее и горячее, чем все предыдущее.

Но Антонина Сергеевна притихла под вкрадчивые звуки его оправдательной речи. Ей опять захотелось верить ему… Почему же он не может так чувствовать?.. С мужиками он до сих пор не бездушен, честностью в делах он известен во всей губернии, не прочь принять участие во всем полезном, что затевалось в городе.

— Только теперь, — продолжал он, одушевляясь, и голос его стал проникать в ее душу, — я и могу действовать с авторитетом, как представитель целого сословия.

— Да, — чуть слышно перебила она. — Оставайся на твоем посту… если тебе нужно влияние, власть. Но зачем?..

Она не договорила. Александр Ильич понял ее на полслове.

— Я знаю, какой упрек ты мне кинешь. И не ты одна. Даже почтеннейший шурин твой Виктор Павлович Нитятко, в своем половинчатом чиновничьем фрондерстве! Тщеславие! Лакейство! — кричите вы. Пора же, мой друг, понять, что мне необходимо похоронить свое прошедшее… А для этого средство одно: заставить всех молчать.

Тут он встал и сделал несколько шагов по комнате.

— Я слишком дорогою ценой поплатился за пустейшие, в сущности, грехи юности. Повторяю еще раз: злоумышленником я никогда не был и не желаю, чтобы обо мне сложилась легенда, которая вредила бы моей теперешней дороге.

— Дороге, — беззвучно повторила за ним Антонина Сергеевна.

— Да, дороге! У нас нельзя делать ни добра крупного, ни крупного зла, не заняв известного положения. Это элементарно. Не служебное только положение. Но и в том слое, который не одна твоя сестра называет "le vrai monde". Что мне за дело до общественного мнения? Где оно у нас?.. В газетах, что ли? Им скажут: "цыц!" — и кончено. Власть должна быть в руках. Фактическая власть… Не для своих мелких целей, — я не корыстолюбец, — а для дела.