Андре Моруа - История Франции

Николя де Лармессен. Портрет Луизы де Лавальер. Вторая половина XVII в.

Николя де Лармессен. Портрет Франсуазы д’Обинье, мадам де Ментенон. Вторая половина XVII в.

Неизвестный художник. Портрет мадам де Монтеспан. Вторая половина XVII в.

Бал при дворе Людовика XIV. Французская гравюра конца XVII в.

Жан-Батист Риго. Бурбонский дворец – резиденция маркизы де Монтеспан. Гравюра начала XVIII в.

3. Если сегодня красоту Версаля можно определить как меланхолическую, то какое ощущение радости должно было создавать это золото, эти зеркальные воды, эти лестницы розового мрамора, эти фонтаны и эти лужайки, когда тысячи мужчин и женщин, остроумных и очаровательных, участвовали в том постоянном празднике, каким была придворная жизнь! Платья, расшитые самоцветами, мундиры, ливреи, жирандоли, экипажи, зеленый бархат и огненные завесы, парчовые стулья – все это каждый миг создавало феерию цвета и света. Постоянно звучала музыка Люлли, ставились комедии Мольера, балеты Бенсерада. «В шесть часов садимся в коляски, – пишет мадам де Севинье, – мы едем наконец на канал кататься в гондолах. Там слушаем музыку, возвращаемся в десять часов и смотрим комедию; ровно в полночь – разговенье». В начале царствования юный король сам выступал в балетах и маскарадах. Он всегда любил Корнеля, Расина и Мольера. Он следил за тем, чтобы в карты при его дворе играли по-крупному; долги давали ему власть над придворными. Приверженный «внешней стороне религии», он ежедневно присутствовал на мессе и дважды в неделю ходил к причастию. Там старались появляться и дамы, потому что правильное поведение считалось добродетелью. Но постепенно вместе с Людовиком XIV старел и двор. Королю нравилось проводить время в покоях мадам де Ментенон, своей непровозглашенной супруги, где у него было свое кресло, а на маленьком столике лежали «О подражании Христу» и псалтырь. Девицы из Сен-Сира играли для него «Эсфирь» и «Аталию» Расина. Час смерти он принял с присущим ему достоинством. «Дитя мое, – сказал он пятилетнему дофину, – вы можете стать великим королем. Не подражайте мне ни в моем пристрастии к строительству, ни в моем пристрастии к войне…» Массийон, читавший надгробную молитву, начал ее такими словами: «Велик только Бог, братья мои…» Легко быть чистосердечным, когда говоришь о королях уже покойных.

Карло Марратта. Портрет Андре Ленотра. Около 1680

Франсуа де Труа. Портрет Жюля Ардуэна Мансара. 1699

4. В век Людовика XIV религиозные дела занимали такое же место, как и при Филиппе Красивом. Умы искали нового равновесия. Декарт наставлял их, что ничто нельзя считать истинным до тех пор, пока эта истинность не будет доказана. Он добавлял, что разум и метод ведут к вере. Откровенные атеисты были редки и вызывали возмущение. «Атеизма просто не существует, – писал Лабрюйер. – Великие, которых больше всего в нем подозревают, слишком ленивы, чтобы обосновать в своем мозгу, что Бога не существует; их вялость делает их холодными и безразличными к таким первостепенным вопросам, как природа души и значение истинной религии. Они этого не отрицают, но и не принимают, они просто об этом не думают…» Однако Гассенди, Сент-Эвремон были свободомыслящими, и даже в среде верующих Церковь сталкивалась с затруднениями политического и духовного характера. В политике возобновился старый спор о правах Церкви и правах Рима. В 1682 г. Галликанская церковь опубликовала энергичную «Декларацию», по которой французские епископы признавали власть папы в области веры, но отказывали ему в праве вмешиваться в дела мирские. Ватикан выразил несогласие, отказал в канонической инвеституре новым французским епископам, и король был вынужден уступить, чтобы приходы не остались без своих пастырей. Но галликанская политика, политика Декларации, политика Боссюэ, продолжала оставаться политикой Французского государства вплоть до Третьей республики, как это следует из «Аметистового перстня».