Андре Моруа - История Франции

Никола Эделинк. Филипп II де Бурбон, герцог Орлеанский. Гравюра. До 1768

Гиацинт Риго. Портрет кардинала Дюбуа, архиепископа Камбрейского. XVIII в.

2. Филипп Орлеанский был приятным, симпатичным, умным; он обладал изящными манерами, врожденным красноречием и прекрасной памятью, «поэтому казалось, что он всегда в курсе всех правительственных дел, а также всех искусств и достижений механики». Как и большинство сластолюбцев, он был ленив. Он имел слабость думать, что во всем походит на Генриха IV, и «стремился походить на этого великого государя как в его пороках, так и в его добродетелях». Филипп превзошел его по числу своих любовниц, которых было более пятидесяти. «Как и Генрих IV, он был от природы добрым, человечным и умеющим сочувствовать». После драм, случившихся в королевской семье, клевета сделала его уделом одиночество, которое сформировало его характер, но такое бесчестье сделало его положение еще более трудным в тот момент, когда он получил власть. Хотя Филипп V, король Испанский, был более близким родственником короля-ребенка, но, всходя на испанский трон, он отказался от всех своих прав на Францию, поэтому регентом был назначен герцог. Однако Людовик XIV из антипатии к герцогу Орлеанскому, своему племяннику-зятю, создал по завещанию регентский совет, председателем которого должен был стать Филипп, в который входили бы два узаконенных бастарда короля, сыновья де Монтеспан, – Луи-Огюст, герцог Мэнский, и Луи-Александр, граф Тулузский. Но после смерти короля парламент по уже почти сложившейся традиции аннулировал его завещание. В обмен на это те, в чью пользу свершалась данная операция, обещали всем остальным привлекать их к власти и признать за ними право на заявления о злоупотреблениях в порядке управления. Второй традицией можно считать то, что парламент никогда не выполнял своего обещания. Но у парламента была короткая память.

3. Регентство явилось реакцией на многие аспекты Великого века. Людовик XIV правил как король с неограниченной властью, прибегая к помощи нескольких служащих. Регент создал семь советов из десяти человек и очень считался с мнением аристократии. Людовик XIV защищал иезуитов – регент защищал их врагов. Людовик XIV продвигал своих незаконнорожденных детей – регент унижал их и лишил титула принцев крови. Людовик XIV кормил в Версале десять тысяч прожорливых семей – регент отсек эти расходы двора. Во внешней политике его советником был аббат Дюбуа – «этот плут Дюбуа», дипломат с лицом проныры, хозяин своего слабого хозяина; Дюбуа, начинавший «угодливо и гнусно», но стремившийся к кардинальской шапке, которую в конце концов и получил. Аббат Дюбуа, человек, работавший на англичан, сумел убедить регента в опасностях, которые сулил союз с испанцами. Разве не мог Филипп V Испанский, законный сын французского короля, пересмотреть в один прекрасный день свои претензии и потребовать французскую корону? Георг Ганноверский (Георг I Английский) и Филипп Орлеанский – «оба узурпаторы», как цинично называл их Дюбуа, – лучше подходили друг другу. А Сен-Симон полагал, что богатая Англия, сильная на море и стремящаяся завладеть Францией еще с тех пор, когда англичанам принадлежало более половины французской территории, всегда будет опасным врагом. Он говорил регенту, что, стремясь к согласию с Англией, никогда нельзя забывать, что она ненавидит наш морской флот, жадно стремится завладеть нашими колониями и укрепляет у нас под боком англо-нормандские острова, то есть с ней следует обращаться честно, но с недоверием, постоянно укрепляя наш флот и заключая договоры с Испанией. Доводы Дюбуа взяли верх, и англо-франко-голландский пакт сделал неизбежной войну с Испанией. Либеральный регент легко с этим мирился. Георг-протестант и Орлеанский, свободный мыслитель, сговорились против короля-католика. Это была новая политика, приятная в идеологическом отношении для передовых умов, хотя и очень опасная для страны, ибо вскоре английский морской флот уничтожит флот испанский. Что же произойдет с французскими колониями, когда англичане станут полновластными хозяевами на море? Но ни регент, ни Дюбуа не думали ни о колониях, ни о будущем.

4. Но колонии, или, как говорили, острова, были в большой моде. Кофе, поступавший с острова Бурбон, с Мартиники, из Санто-Доминго, приятно возбуждал умы. В Канаде лесные охотники осваивали район Великих озер. Красивые индианки, говорили они, были к ним благосклонны. Казалось, что колониальная эпопея походила одновременно и на рассказы из жизни святых, и на галантный роман. Францисканцы и иезуиты проповедовали Евангелие среди алгонкинов и ирокезов, в то время как французские колонисты, свободные от расовых предрассудков, заключали союзы с индейскими женщинами. Кавелье де Ла Саль, первым спустившийся по Миссисипи, открыл Средний Запад – район, который позднее стал сердцем Америки. Англичане со страхом следили, как во время путешествия Ла Саль огибает их американские позиции. Когда одна компания основала в устье реки Луизиану (Землю Людовика) и город Новый Орлеан, англичане и испанцы попытались ее подавить. Проекты компании были подхвачены одним иностранным финансистом, Джоном Ло, «шотландцем неизвестного происхождения, большим игроком и великим комбинатором, который крупно выигрывал в тех странах, где проживал некоторое время… Его звали Ло, но, когда он стал более известен, все так привыкли называть его Лас (Las), что имя Ло совсем забылось. Месье, герцогу Орлеанскому, говорили о нем как о человеке, до конца постигшем сферу банковского дела, торговли, движения денег, валюты, финансов. Герцогу стало любопытно повидаться с ним лично. Он имел с ним несколько бесед и остался так доволен, что заговорил о нем как о человеке, у которого можно узнать много полезного…» (А. Сен-Симон). Но он узнал нечто иное.