Дэвид Ирвинг - Вирусный флигель

Одной из важнейших неудач немецких атомщиков как раз и было то, что они не смогли убедить Шпеера в перспективности расщепления атома. Они имели возможность сделать это во время Берлинской конференции в июне 1942 года, но упустили ее. Физики академического склада не обладали нужной практической хваткой и решительностью, и не мудрено, что им не удалось завоевать доверие и поддержку человека, руководившего всей промышленностью и имевшего большой вес в правительстве. Правда, были и ученые иного склада, которые, подобно профессору Хартеку, не боялись брать на себя большие обязательства. Но их не допускали к руководству атомным проектом, в котором господствовали физики академического склада. В беседе со Шпеером во время июльской встречи 1942 года Гейзенберг и Вайцзеккер пожаловались на трудности, вызванные недостатком строительных возможностей. Шпеер тут же спросил, много ли им потребуется денег, чтобы ускорить исследования и разработки. В ответ Вайцзеккер назвал ориентировочную сумму в сорок тысяч марок: «Это была столь жалкая сумма, — вспоминал впоследствии фельдмаршал Мильх, — что мы переглянулись со Шпеером и даже покачали головами, поняв, сколь наивны и неискушенны эти люди». Это необдуманное заявление Вайцзеккера глубоко возмутило Фёглера и убедило Шпеера в незрелости и бесполезности всего атомного проекта. Он покинул встречу с учеными, совершенно разочарованный в перспективности работ физиков-атомщиков. Тем не менее он обещал им любую необходимую финансовую поддержку, но сам он с тех пор не интересовался состоянием атомных исследований и не заботился о них.

Упомянутые ученые ныне могли бы объяснить свое поведение тем, что они специально добивались именно такого отношения властей к атомной энергии, поскольку они не желали работать над урановой бомбой. И действительно, Гейзенбергу удалось убедить своих слушателей в полной невозможности создания бомбы в Германии; но он сам же признает, что он и его коллеги в годы войны переоценили трудности производства необходимого расщепляемого материала. И именно этим объясняется то, что они чересчур осторожно докладывали руководителям о возможности создания атомной бомбы. Например, и профессор Шуман, и профессор Эзау отговаривали всех, кто хотел привлечь к атомной бомбе внимание высших властей. Оба они боялись одного — получить приказ изготовить такую бомбу, ибо прекрасно знали, что ждет их в случае неудачи. Как не удивительно, той же позиции придерживался и доктор Дибнер. В разговоре с посетившим его офицером разведки, который рассказал Дибнеру, что некто сообщил фюреру о существовании атомной бомбы и что это сообщение крайне заинтересовало фюрера, который приказал разузнать подробности и доложить о них, Дибнер ничего не ответил офицеру и постарался немедленно избавиться от него.

Широко распространено мнение, будто бы немецкие атомщики намеренно не работали над атомной бомбой, а потому их моральная позиция оказалась куда менее уязвимой, чем у их зарубежных коллег. Следует решительно и со всей определенностью отвергнуть это заблуждение. Даже сам Гейзенберг в беседе с профессором Бете, покинувшим Германию в тридцатые годы, счел несправедливым упрекать немецких эмигрантов, работавших в США над атомной бомбой; он признал обоснованность их ненависти ко всему, что исходило от гитлеровской Германии, их стремления отплатить добром приютившей их стране. В письме к тому же Бете Гейзенберг в весьма продуманных выражениях сформулировал позицию оставшихся в Германии физиков:

«Германские физики не имели желания делать атомные бомбы и были рады тому, что внешние обстоятельства избавили их от необходимости принять решение…»

Под внешними обстоятельствами Гейзенберг понимал «гигантские технические усилия», которые требовались для успешного завершения атомного проекта. А точнее, все сводилось к тому, что «исследования в Германии никогда не заходили столь далеко, чтобы потребовалось принимать окончательное решение об атомной бомбе».

Окажись у немецких физиков достаточно времени, они изыскали бы технические возможности и наверняка создали бы атомную бомбу. Ведь не существует никаких объективных обстоятельств и мотивов, которые на некоторой стадии процесса логического развития неизбежно возникают и воздействуют на нравственное чувство ученого с такой силой, что он по морально-этическим соображениям окажется не в силах продолжить работу дальше и откажется удовлетворить свою природную ненасытную любознательность; ученый не в состоянии подавить в себе стремление узнать, что откроется ему на следующем этапе, ибо любознательность и есть та побудительная сила, которая движет наукой. Именно она и заставляла Гейзенберга с Виртцем предпринять поистине драматическую попытку создать критические условия в реакторе в самые последние дни войны. Хотя даже самый полный успех уже никак не мог повлиять на исход войны.