Аркадий Ваксберг - ИЗ АДА В РАЙ И ОБРАТНО

От своего друга не отставал и сам награжденный. «Правители Америки, – утверждал он, – готовы уничтожить все и всех, чтобы только остановить ход истории. Правители Америки не хотят внять голосу разума. Сейчас еще слышней их зловещие заклинания, еще явственней их недобрая суетня. Нет низостей, которой они брезгают. Нет преступлений, перед которыми они остановились бы. Они теряют голову, потому что они потеряли надежду»[33]. Даже для характеристики нацистской Германии и самого Гитлера, у Эренбурга далеко не всегда находились столь сильные выражения.

Не обошел он, конечно, и самой острой темы: «Каково бы ни было национальное происхождение того или иного советского человека, – смело заявлял Эренбург. – он прежде всего патриот своей родины, и он подлинный интернационалист, противник расовой или национальной дискриминации, ревнитель братства, бесстрашный защитник мира». Это максимум того, что в условиях тогдашней реальности он мог сказать.

Для Сталина этот его категорично восторженный пассаж имел другое значение: он получал столь желанное моральное алиби от самого Эренбурга! Ведь за только что процитированными словами следовал такой текст: «Мне оказана высокая честь – право носить на груди изображение человека, образ которого неизменно живет в сердцах советских людей, всех миролюбивых людей нашего времени. Когда я говорю об этом большом, зорком и справедливом человеке, я думаю о нашем народе: друг от друга их не отделить». Таким образом, получалось, что справедливый и зоркий Сталин, неотделимый от всего народа, тоже противник расовой и национальной дискриминации. И при случае, справедливый и зоркий сам охотно это бы подтвердил.

Чуть позже Сталину удалось продемонстрировать еще раз, что антисемитизмом в стране даже не пахнет. 13 февраля 1953 года умер Лев Мехлис, один из последних евреев в его окружении, всегда демонстрировавший свою непричастность к этому «мерзкому племени». Работавшие с ним в «Правде» вспоминают, что Мехлис любил говорить: «Я не еврей, я коммунист»[34]. Тем не менее для иностранных наблюдателей, как и для советских евреев, ждавших любого, пусть даже иллюзорного, знака надежды, он все равно оставался представителем «мерзкого племени» на кремлевских верхах, и в данном случае это было важнее всего. Сталин, сам на них не явившись, организовал ему пышные похороны на Красной площади, что мог бы не делать, поскольку Мехлис давно уже пребывал в отставке. Но сделал, сознавая, что такой удачный шанс нельзя упускать.

Траурно-показательное шоу на Красной площади ни в малейшей степени не приостановило эскалацию государственного антисемитизма. О том, что Сталин просто зациклился на еврейской теме, понимали все, кто еще не лишился разума, а достоверно знали те, кто так или иначе вращался в кремлевско-лубянских кругах.

Для такой информации не были преградой даже тюремные стены. Из лубянского застенка, где он пребывал в качестве сообщника Абакумова, следователь-истязатель Владимир Комаров взывал к Сталину (февраль 1953 года) о пощаде, откровенно и ловко играя именно на этих чувствительных струнах своего адресата: «Арестованные буквально дрожали передо мной, они боялись меня, как огня. Особенно я ненавидел и был беспощаден к еврейским националистам, в которых видел наиболее опасных и злобных врагов. Я клянусь Вам, что у Вас никогда не будет повода быть недовольным моей работой. Дайте мне возможность со всей присущей мне ненавистью отомстить им злодеяния, за тот вред, который они причинили государству[35].

Комарову и Абакумову Сталин такой, возможности не дал – мстителей, готовых на все, у него хватало и без них, а этих он считал еще недостаточно жесткими и жестокими, – свою роль они уже отыграли. «Священный гнев и беспощадная кара советского народа обрушатся на адептов сионского кагала», – с предельной точностью сообщила народу партийная пресса о том, что ожидает советских евреев[36].

Две недели спустя хорошо осведомленный кремлевский солист Николай Грибачев, считавший себя и поэтом, и прозаиком, и публицистом, уточнил в том же журнале, какое им светит будущее (в статье под названием «Общипанный Джойнт»): «Пойманы еще не все. Других призовут к ответу не доблестные наши чекисты, а весь народ»[37].

Куда уж яснее?! Mесть народа – опять же не в метафорическом, а в буквальном смысле: таким был окончательный замысел хозяина Кремля.

Его стимулировала в этом и желанная ему, ожидаемая им информация, которая шла мощным потоком из партийных и лубянских органов. «Рабочие хлебозавода №5, – доносили вождю из Краснопресненского райкома партии Москвы 13 февраля 1953 года, – говорят, что среди евреев почти нет честных людей ‹› Рабочие комбината «Трехгорная мануфактура» предлагают всех евреев выселить из Москвы, а в их квартиры вселить рабочих, выполняющих пятилетний план. Ткачиха т. Королева убеждена: «Если к евреям не примут меры, они нас всех продадут».[38]