Пётр Полевой - Корень зла

Измученный бессонницею, бледный, изнемогающий под тяжестью все той же неотвязной думы, все тех же опасений за будущее, царь Борис поднялся с постели полубольной, слабый, раздраженный и с трудом влачил на себе тяжкие обязанности своего царственного сана. Он почти не слушал тех докладов, которые по утрам принимал от ближних бояр в комнате, он почти не молился, присутствуя у заутрени и обедни в Благовещенском соборе, он не принял своих приказчиков и дворецких, которые приехали в Москву с отчетом из разных царских сел и подмосковных усадеб. Только с доктором-немцем он долго говорил и совещался у себя в опочивальне. За обедом царь Борис едва коснулся двух-трех блюд из тех тридцати, которые были поданы ему на стол, и беспрестанно требовал от кравчего холодных заморских вин, и пил их много, жадно, стараясь утолить какую-то невыносимую жажду, которая его снедала.

Под конец стола Борис почувствовал дремоту и только хотел направиться в опочивальню, как ему пришли сказать, что окольничий Семен Никитич Годунов вернулся в Москву и просит дозволения явиться немедленно. Царь приказал его позвать и заперся с ним в комнате.

— Ну что? Привез ее? — тревожно спросил он Семена.

— Привез.

— И никто не знает, кого ты вез? Никто не проболтался на пути?

— Никто. Я сам в пути ни разу не засыпал, пока ее не засажу в четыре стенки под замок.

— А говорил ли с ней? Допытывался ли на пути?

— Пытался я разговаривать с нею, да ничего не допытался… Молчит. И слова не проронила за всю дорогу.

— Где же она теперь?

— Как я теперь ее привез, так сдал игуменье в Новодевичьем, в башне угловой у них есть келья крепкая… Туда она черниц сажает для смиренья. Окна высоко и дверь с железными засовами…

— Как стемнеет, вели к Постельному крыльцу подать каптану крытую да посади на коня надежных людей десятка три, мы съездим к ней с царицей и с патриархом Иовом… Оповести его… Я сам с царицей допрошу ее!.. И… и дознаюсь правды!..

Часов пять спустя в ворота Новодевичьего монастыря въезжали сани-розвальни, обитые коврами, и две крытые каптаны, сопровождаемые полсотней вершников.

Из саней вышел патриарх в сопровождении своего ризничего, из каптан царь Борис и царица Мария. Двое старых монастырских слуг и сама игуменья встретили поздних гостей на крыльце и, освещая путь их фонарями, повели переходами прямо к той келье, в которую утром того же дня была привезена и заключена какая-то таинственная узница. За патриархом шел его ризничий, за царем и царицей, как тень, следовал Семен Годунов. Все остановились у двери с железным засовом и тяжелым висячим замком. Игуменья отперла замок, отодвинула засовы и впустила в келью царя Бориса, царицу Марию и патриарха. Все остальные остались за дверью.

Келья была довольно обширна, и лишь небольшое пространство ее было освещено двумя восковыми свечами в медных шандалах, поставленных на столе. Везде по углам и под каменными сводами гнездился мрак. Около стола стояли простые лавки, а около стены убогая кровать, на которой полулежала какая-то женская фигура в темном иноческом одеянии. Когда застучали засовы и тяжелая дверь заскрипела, поворачиваясь на ржавых петлях, узница быстро поднялась со своего ложа и выпрямилась во весь рост, внимательно вглядываясь в вошедших. Она не сразу признала их и разглядела лица только тогда, когда царь Борис с царицей Марией опустились на лавку по одну сторону стола, а патриарх сел по другую сторону.

Молча и не кланяясь вошедшим, узница долго и упорно смотрела им в лицо, и взор ее из-под низко опущенной скуфьи горел страшною ненавистью.

Сурово и в глубоком молчании смотрели на узницу и три незваных гостя. Тяжелое молчание продолжалось несколько минут, пока патриарх не прервал его словами:

— Ты ли инока Марфа, в мире бывшая царицей Марьей?

— Ныне я инока Марфа, а в мире я была несчастною царицей Марьей, — твердо и с достоинством проговорила узница.

— Ты ли мать царевича Дмитрия? — продолжал допрашивать патриарх.

— Да! У меня был сын Дмитрий. Но зачем ты вспомнил о нем?.. Зачем меня пытаешь? Ведь тебе же ведомо, что я мать Дмитрия и что он мой сын…

— Инока Марфа! Не мудрствуй и не вопрошай… Я стану вопрошать, а ты ответствовать должна по послушанию церковному.

Узница не отвечала ничего.

— Инока Марфа! Ответствуй мне как перед Богом, как на Страшном судбище Христове, где ныне твой сын?

— Мой сын!

— Да, твой сын Дмитрий!

Царь Борис и царица Марфа так и впились глазами в инокиню Марфу. Но та опустила голову и ничего не отвечала.