Юрий Герман - Рассказы о Дзержинском

- Да.

- В село?

- Да.

- Побьют, - сказал мужик. - Это уж верно. Нехорошо там, в селе.

И, сложив руки рупором, он закричал через речку:

- Дай перевоз! Паровоз едет!

Потом подергал за канаты. Но парома не было.

- Спят небось, окаянные, - сказал мужик.

Постепенно Дзержинский выведал, что в селе каждый день собираются сходки, и вот по какой причине: с неделю назад крестьянский скот потравил пшеницу, принадлежащую отцу Стася; помещик арестовал коров, овец и коней и потребовал выкупные, невиданные даже в этих местах, - по три рубля за овцу, по пяти - за корову и быка и по десяти - за коня. Денег таких, разумеется, у крестьян не было. О том, что помещик "простит", никто, конечно, не надеялся. Помещик же пообещал, что, если деньги не будут внесены в семидневный срок, он возьмет арестованный скот в свое собственное стадо.

- Грабеж среди бела дня, - говорил рябой мужичок. - Сами посудите, господин хороший, у кого такие деньги есть. Шутка сказать - три рубля за овцу. А ребята в селе без молока, продавать нечего, время горячее, рабочее, коней тоже нет. Народ, конечно, стервенеет. Ну и произошла шалость.

- Какая шалость?

- А вы что, не слыхали? - недоверчиво спросил мужик.

- Не слыхал.

- Да бычков хозяйских тюкнули, - сказал мужик. - Свели с экономии в овражек - и поминай как звали. Ха-арошие бычки были.

- Про это я слыхал, - сказал Дзержинский. - Из батраков кто-нибудь?

Мужик усмехнулся.

- Ишь, ловкий, - сказал он. - Нет, брат, хотя я и негодящий человек, наболтал тут тебе, но лишнего не скажу. Кто да кто. А я почем знаю?

В воде заполоскал канат, паром двинулся с той стороны. Мужик влез на своего коня, погладил его и спросил:

- А вы кто же будете, господин?

- Прохожий, - сказал Дзержинский.

Паром мягко стукнул о глинистый берег...

В селе действительно было "нехорошо". У околицы пиликала гармошка, кто-то подплясывал, плакала женщина, доносились пьяные голоса. Дзержинский подошел ближе. На бревнах возле хаты лежал человек с окровавленным лицом. Оказалось, что в село только что приезжал управляющий имением, требовал выкупных денег, грозил. Доведенный до бешенства крестьянин Сигизмунд Оржовецкий бросился на управляющего, тот выстрелил из револьвера и ранил Оржовецкого в щеку. Толпа потащила управляющего с лошади, управляющий поднял коня на дыбы, еще раз выстрелил и удрал.

Врача поблизости не было, фельдшера тоже. Кровь из раны хлестала, жена Оржовецкого плакала и прикладывала к ране землю, стараясь унять кровь.

- Тряпки нет чистой? - спросил Дзержинский. - Да перенесите его в хату. Что он тут лежит! И голову повыше.

Он сам взял Оржовецкого сзади под мышки, приподнял и велел рябому мужичонке взять раненого за ноги. Раненый застонал.

- Каты [2] Кат - палач. , чтоб вы света божьего не видели! - закричала старуха, мать Оржовецкого.

В хате его положили на широкую скамейку. Дзержинский ножницами остриг ему бороду и стал при свете керосиновой лампешки рассматривать рану. В хате сделалось тихо, только плакала старуха мать.

- Пустяковая рана, - сказал Дзержинский. - Сейчас мы ее потуже затянем, и кровь остановится. Сорочку какую-нибудь порвите...

Кровь действительно быстро остановилась. Раненый перестал стонать. Старуха мать пришла в себя и удивленно спросила:

- Вы что же - лекарь? А такой молоденький.

Завязался разговор. С улицы пришел длинный всклокоченный человек и сказал, что будто бы назавтра приедут из города каратели и будут каждого десятого пороть. Никто не поверил, длинного подняли на смех.

- А мне что, - говорил он, - за что купил, за то и продаю. Только те бычки нам повылезут через бок. От посмотрите.

Мужчины вышли из своих хат, сели на бревна, закурили трубки. Настроение было тревожное. Несмотря на поздний час, никто не спал.

- В экономии много работает людей из села? - спросил Дзержинский.

- Та человек две сотни есть, - сказал из темноты чей-то бас.

- И сейчас работают?

- Тем кормятся.

Чей-то звонкий голос сказал со злобой:

- Не бычков надо было резать, а кого другого.

- Двести человек завтра не должны выходить к помещику на работу, сказал Дзержинский. - Если они не выйдут, работы остановятся и помещик начнет уступать. Двести человек - большая сила в экономии. Некому будет поить коней, доить коров, выгонять скот, работать в поле...

- Я ж давно говорил, - опять сказал звонкий голос, - я ж давно говорил. Вот он, умный человек, советует, то и я советовал.

Начали спорить. Кривой старик сказал, что это не годится, что это вроде бунта.