Юрий Герман - Рассказы о Дзержинском

Его держат здесь и не судят потому, что надеются; вдруг ему станет страшно и он начнет выдавать все, что знает. Ради свободы. Ради воли.

Судить его неудобно: нести в суд, как носят на допросы, на носилках!

Гнать в Сибирь после суда тоже неловко. А глазное - суд может и не засудить!

Вот и держат - надеются, что заговорит.

А он не говорит.

Не говорит ни слова, улыбается упрямой и злой улыбкой и на все припугивания отвечает одно и то же:

- Мне наплевать! Наплевать!

И глаза у него при этом вспыхивают, как у волчонка.

Как-то душным вечером, когда громыхал первый весенний гром, Россол грустно сказал:

- Завтра вы пойдете на прогулку по лужам. Я бы тоже с удовольствием походил по лужам.

Он сказал это не то серьезно, не то в шутку и замолчал на весь вечер, слушал шум дождя, смотрел на ржавую решетку окна, кашлял. А когда Дзержинский вернулся днем с прогулки, Антон спросил:

- Ходили по лужам?

- Ходили, - чувствуя себя виноватым, сказал Дзержинский.

- Большие лужи?

- Нет, не очень, так себе...

- Глубокие? - продолжал допрашивать Россол.

- Лужи как лужи, - сказал Дзержинский и, чтобы перевести разговор на другую тему, рассказал, как обиделся новый надзиратель, когда заключенные подумали, что он собирается прекратить прогулку раньше времени.

Но Россол не слушал.

- Я должен выйти на волю, - сказал он чужим голосом, - понимаешь, Яцек? Что угодно, но я должен. Я больше не могу. Я должен выйти!

Дзержинский молча глядел на Россола.

- Пусть меня выпустят из тюрьмы, - сказал Россол, - пусть! Слышишь!

В его голосе звучало такое отчаяние, что у Дзержинского перехватило горло.

- Я хочу на волю, - приподнявшись на локте и глядя в лицо Дзержинскому почти сумасшедшими глазами, быстро и громко говорил Россол, - во что бы то ни стало я хочу на волю. У каждого человека есть предел терпению. Как хочешь, Яцек, но я больше не в состоянии. Выпусти меня из тюрьмы. К черту...

Его пришлось отпаивать водой. Он был как потерянный. И плохо соображая от жалости и сострадания, Дзержинский сказал вдруг, помимо своей воли, что постарается завтра устроить так, чтобы Антон попал на прогулку.

- Я? На прогулку? - не веря своим ушам, произнес Россол.

- Ты, ты, - сказал Дзержинский.

Он отлично понимал, что Антон не может попасть на прогулку, но что было делать, он сказал нечаянно, а Россол принял всерьез и уцепился за слово "прогулка"; ему хотелось верить, что он попадет на прогулку, что он увидит небо, солнце, каштаны, траву, лужи...

- Но лужи высохнут до завтра, - сказал Дзержинский.

Россол не слушал. Он говорил и не спрашивал ни о чем, - спрашивать было страшно. Если спросить, то обязательно выяснится, что прогулки не может быть, что это сон, это просто-напросто приснилось и сейчас Дзержинский скажет: "Что ты, какая такая прогулка!" - и все кончится.

И он не спрашивал.

Он только говорил о самой прогулке, о том, как он завтра будет гулять.

То есть гулять он, конечно, не может, но ведь дело не в словах; он будет сидеть на воздухе, на солнце, во дворе и даже на радостях закурит папироску-самокрутку из махорки, - пропадай все пропадом, как говорится. Пусть они ходят, как дураки, по кругу, а он будет сидеть и смотреть на небо. Или вот что: папиросу он курить не станет. Это глупо курить папиросу на воздухе. Ни к чему! Он лучше сорвет травинку и будет ее жевать. Боже мой, как давно он не жевал травинку, а ведь есть такие счастливцы, которые могут делать это хоть каждый день...

Он будет сидеть на земле, прямо на земле, а они пускай ходят кругом, ему что.

И если он побудет на воздухе, у него появится аппетит. А как только он начнет есть, болезнь исчезнет сама собой. Все дело в аппетите, только в нем, - не правда ли?

Чахотку надо заливать жирами, молоком, сметаной. Она боится пищи, как огня. И вот после прогулки...

К тому времени, когда заключенных обычно выводили на прогулку, Россол отвернулся к стене и прикрыл голову одеялом. То возбужденное состояние, в котором он был накануне вечером, сменилось апатией, полным упадком сил, равнодушием. Теперь он, видимо, понял, что ни о какой прогулке не может быть и речи, что каштанов ему не увидать, что все это мечты.

Несколько раз за утро Дзержинский окликал его, но он не отзывался, делал вид, что уснул, хотя, конечно, не спал и не думал спать.

Незадолго до прогулки Дзержинский подошел к Россолу, подергал его за одеяло и, когда Антон открыл злые глаза, сказал:

- Одевайся, иначе не успеем.

- Зачем мне одеваться?